В избе, как и повсюду сейчас в деревнях, сочетание старого обихода и нового: монументальная русская печь, а рядом на лавке керогаз, у одной стены крестьянская деревянная кровать, а у второй — металлическая, с никелем.
Старики рады, что их навестили. Федор Михайлович немного суетится, усаживая нас на деревянный диван, должно быть, его собственной работы. Приходится разочаровывать славных людей: от угощения мы отказываемся и вообще мы ненадолго, проездом.
— Какой разговор за пустым столом, — ворчит отец.
Мать тоже хмурится.
Но Матрена Федоровна весело атакует родителей:
— А вы у меня подолгу засиживаетесь? То вам к тем внучатам надо, то к другим. То по хозяйству какая нетерпячка. Вот и у меня так. Ольгу Капитоновну, пожалуй, оставлю вам на часок.
И родители сдаются: видно, у всех свои заботы.
Расспросив стариков о том о сем, Матрена Федоровна поднимается, чтобы ехать в бригаду.
И вот мы остаемся втроем.
2
— Кулаками, лесными торговцами, перекупщиками Коршево было битком набито, — начинает неторопливый рассказ Федор Михайлович. — У нас за Битюгом знаменитый Хреновской бор. Еще Петр Первый с того леса корабли строил для азовских походов. В Боброве и сейчас есть слобода Азовка.
Перед самой революцией много распродали леса помещики. Ну, и казна тоже. Торговцы выкупали делянки, нанимали пильщиков. Потом вывозили лес в села, где были сговорены плотники. А продавали уже готовые срубы.
Бывало, глянешь на Коршево — всюду срубы, срубы, срубы. Можно подумать, все село строится заново. А это не себе — людям. Набивает карман подрядчик, а иной бедняга плотник и тому рад, что зиму щепой протопился.
Где мы живем, по этому проулку была через Битюг зимняя дорога. Валы по ней для мельниц из леса вывозили на восьми, на десяти парах лошадей. Лед на реке лопался.
Ну, вытянут на гору такую махину — надо отдыхать и коням и возчикам. А тут, пожалуйста, постоялые дворы, лавки, чайные — что душе угодно.
Торговец Зарубин выстроил себе единственный в Коршеве двухэтажный дом. В нем восемь комнат и зала. Внизу магазин, кухня, чайная. На втором этаже жили сами. Там у них коридор застекленный на улицу, по-теперешнему сказать — веранда, или балкон, что ли. И еще коридор открытый — во двор. Куда хоромы! Сам Михайло Данилыч что-то с ума спятил, под поезд лег. Владел всем брат. У них паровая мельница была, с того и забогатели.
Но еще сильней жил Василь Палыч Кучин, хотя и не строил себе городского дома. Кучин греб доход со всех сторон: много имел земли, скота, ссыпку хлеба, колесную мастерскую, мануфактурную лавку, пекарню и тоже обязательно чайную. До революции у него батраков было человек двадцать. Потом все меньше и меньше. Когда Мотя у него работала, он уже совсем свертывался.
Слишком неровно жили у нас в Коршеве. Тут тебе — голь непокрытая, а тут — двор ко двору, богачи-толстосумы.
При Советской власти, когда богачей стали подстригать, они пустились на хитрости. Делились для отвода глаз, на какую-нибудь незамужнюю девку-недоростка записывали половину хозяйства. Землю арендовали тайно. Батраков не держали, а в поле, на гумне все будто сироты-племянники.
Когда появились первые артели по совместной обработке земли, кулаки еще ниже пригнули головы. Стали продавать свои дома. Зарубин продал дом кредитному товариществу. Наверх туда, на второй этаж, перешел сельсовет.
У бедноты были вожаки — коммунисты. Вот, к примеру, Шарапов. В молодости он работал на Путиловском заводе, в день Кровавого воскресенья ходил вместе с другими «просить милости у царя». Потом стал большевиком, был в нашей волости на подпольной работе. Шаранов и в тюрьмах сидел за народную правду. Вернулся в Коршево, стал крестьянствовать. В колхозе его значили заведующим хозяйством.
Тут как раз началась борьба за землю. Шарапова и ударили первого ломом по голове, — помолчав, говорит старик Тимашов. — Это Михаил Николаевич Пастухов видел, он тоже там был, наверху, только чудом спасся. Он теперь бригадир в колхозе.
Но не будем забегать вперед.
Значит, к тридцатому году много народу потянулось в колхоз. Кулаки озлились. По селу поползли слухи.
Объявился какой-то офицер. Какой-то бродяга смущал женщин, будто папа римский благословил крестовый поход против колхоза.
— С неделю до этого Егор заходил к нам, — вставляет слово Анна Алексеевна. — Попросил щец похлебать. «А то, говорит, домой сбегать некогда». Заботы его обуяли. Колхоз был еще как ребенок в люльке, а Советской власти уже шел тринадцатый год. Со старшего и спрос больше.