— Вероника, Вероника… — задумчиво проговорила Марина Робертовна. По-моему, я ее знаю. Сурен несколько раз приводил к нам домой своих актеров. Синеглазая блондиночка, хорошенькая, как с картинки, правильно? Она — ваша девушка?
Марк слегка вздрогнул.
— Нет. Я друг ее троюродной сестры. Варвара очень беспокоится за нее, поэтому привлекла к поискам всех, кого можно. У Вероники довольно много знакомых. Если расспрашивать всех по очереди, понадобится не меньше недели, а несколько человек управятся за пару дней.
Услышав, что Марк не имеет видов на Веронику, Марина Робертовна сочла возможным пооткровенничать с гостем.
— Я, признаться, очень надеялась, что мой мальчик ею увлечется. Такая милая девушка! Но Сурен ни о чем, кроме своего проклятого театра, думать не в состоянии. А ему уже тридцать пять! Давно пора завести семью, подарить нам с отцом внуков. И ведь были у него девушки. Но какая девушка выдержит, если ухажер без конца говорит только на одну тему? Когда появилась Людочка, я подумала: «Ну, слава богу! У них общее увлечение, они сумеют договориться». А у нее, как нарочно, жених! Нет в жизни гармонии… Господи, о чем я говорю! Девочка так страшно погибла, а я лепечу о семейном счастье! Ох, грешно искать утешения в таком горе, но, может, хоть оно отвратит моего мальчика от дьявольской мании? Вы не представляете, Марк, сколько мyки мы с Оганезом Ашотовичем вынесли из-за этой его страсти! Отец — знаменитый на всю Москву адвокат, уважаемый человек, я — педиатр, и тоже небезызвестный, а сын, вместо того чтобы пойти по нашим стопам, надумал податься в актеры! Да эту публику раньше ни в один приличный дом не приглашали! Как мы его отговаривали! Оганез Ашотович в жизни не повышал голоса, а тут кричал так, что охрип. Я умывалась слезами, хотя никогда не была плаксой. Но в Сурена как бес вселился. Всегда был ласковым мальчиком, таким внимательным сыном, и вот — пожалуйста! Настоял-таки на своем, подал документы в театральное училище. И не прошел — конкурс-то там, сами знаете, какой. И нам с отцом пришлось обивать пороги, чтобы освободить его от армии! Ну, думаем, ладно, все к лучшему: горький опыт — лучший учитель. Теперь мальчик забудет свои глупые мечты, приобретет почтенную профессию. А он еще три года убил на эту свою блажь. Устроился в театр рабочим сцены, мальчиком на побегушках, иными словами, и каждое лето, как одержимый, штурмовал театральные училища и институты. Пробовал поступить и на актера, и на режиссера, и на сценариста — все безуспешно. Мы с мужем уже рукой на него махнули, думали, так и останется сын без образования, но он, благодарение Всевышнему, все-таки взялся за ум. Поступил в МГУ — правда, на филфак, а не на юридический, как отец мечтал, — но все-таки в МГУ. И что же вы думаете? Чуть не вылетел с первого же курса! И опять театр виноват. Сурен в первую же неделю, как поступил, записался в студенческий театр. Дневал там и ночевал, занятия совсем забросил. Так и выгнали бы его из университета, если бы не мы с отцом. Опять пороги обивали, упрашивали, ублажали преподавателей, решали их проблемы, сводили с нужными людьми. Знаете, кому-то шифер нужен на даче крышу крыть, кому-то путевку в хороший кардиологический санаторий, кому-то породистых щенков некуда пристроить. Счастье еще, что у хороших врачей и адвокатов всегда найдется множество благодарных клиентов, готовых оказать любую услугу… Ох, и разболталась же я! Что же вы, Марк, не остановите старушку?
Марк, со всей любезностью, на какую был способен, дал понять Марине Робертовне, что считает определение «старушка» в высшей степени неподходящим, а рассказ хозяйки — прямо-таки захватывающим. Надо сказать, при этом он почти не кривил душой, и Марина Робертовна хоть и погрозила пальцем, явно оценила его искренность и осталась довольна.
— Впрочем, вы сами виноваты, — сказала она, ухитрившись произнести это так, что фраза звучала одновременно и ворчливо, и одобрительно. — Хорошие слушатели всегда провоцируют собеседника на откровенность. И в награду получают пространнейшие и скучнейшие признания. Налить еще чаю?
— Спасибо, в меня больше не войдет ни глоточка. Все было настолько вкусно, что, боюсь, я превысил свои возможности. Если не возражаете, давайте еще чуть-чуть задержимся на теме театра. Насколько я понимаю, в конце концов вы с мужем смирились с увлечением сына?
— А что нам оставалось делать? Не выгонять же мальчика на улицу! И потом, я бы не назвала это словом «смирились». Да, мы терпим, но терпим, скрипя зубами. Если бы у нас была возможность положить конец этой страсти, мы бы пошли на любые жертвы. Понимаете: раньше театр отнимал у нас сына, а теперь отнимает внуков. Думаю, не нужно вам объяснять, что значит для восточного человека продолжение рода. Отсутствие потомства — худшее из всех проклятий!
— А как же помещение под театр? Разве не вы помогли Сурену его купить?
— Нет. Он действительно просил денег, но мы отказали наотрез. Понимаете, для сына нам ничего не жалко, мы готовы оплатить что угодно, любую его прихоть — но только не театр! Не знаю, как он в конце концов купил этот подвал, наверное, занял деньги у знакомых.
— О женщины!..
Этот неожиданный возглас раздался от дверей гостиной. Марк повернул голову и увидел чудовище, достойное греческих мифов. Впрочем, не совсем так. Греки любили наделять своих чудовищ телом одного существа и головой другого, а в данном случае разным существам принадлежали две половины одной головы. Верхняя, определенно, была унаследована от эльфа, нижняя — от тролля. А голос, низкий и красивый, запросто мог принадлежать оперному баритону.
— Дай им возможность перемыть косточки ближнему, и они не пощадят родного сына. — Тут чудовище приблизилось к хозяйке и манерно поцеловало ей руку. Марк едва не поморщился при виде этого напыщенного театрального жеста. Ma ch`erie maman, ты не представишь меня своему гостю?
— А это твой гость, mon petit. Его зовут Марк, остальное он расскажет тебе сам, а я пока займусь ужином. — И она мгновенно исчезла из комнаты.
— Марк? — переспросил Сурен, подавая ему руку. — Это не с вами я вчера беседовал по телефону?
— Со мной.
— И что, не помогли вам мои сведения? Ни супруги Седых, ни Рома ничего о Веронике не слышали?
Марк на мгновение задержался с ответом, прикидывая, стоит ли сообщать Сурену о смерти Романа, но Сурен тут же избавил его от дилеммы, задав вопрос:
— Чем я могу быть полезен?
— Я был бы вам весьма признателен, — ответил Марк ему в тон, — если бы вы попытались вспомнить, не рассказывала ли Вероника в последнее время о своих новых знакомствах.
Сурен сел на место матери, закусил свою выдающуюся нижнюю губу, посмотрел в окно, побарабанил пальцами по столу и наконец отрицательно покачал головой.
— Нет, насколько я помню, ни о чем таком она не рассказывала. Честно говоря, не думаю, чтобы с тех пор, как мы начали репетировать «Сеньоров», у нее оставалось время на новые знакомства. Но почему бы вам не поговорить на эту тему с Ромой? Или вы не исключаете, что наша невинная Вероника наставляла своему молодому человеку рога?
— Всякое бывает, — туманно ответил Марк.
— Так-то оно так, но, по-моему, здесь не тот случай. Впрочем, я бы не стал биться об заклад. Девичья память и все такое… Хотя, появись у нашей примадонны новые поклонники, я, наверное, заметил бы какие-нибудь перемены в ее поведении. Пусть это звучит нескромно, но я довольно наблюдателен. Или, по крайней мере, стараюсь быть таковым. Помогает, знаете ли, при создании образа.
Марк постарался запихнуть поглубже глухое раздражение, которое вызывал в нем позер-собеседник, и задал очередной вопрос:
— Скажите, Сурен, как по-вашему, к кому из участников той злополучной вечеринки могла бы обратиться Вероника, если бы ей понадобилось убежище?
— К Варваре, разумеется, — не задумываясь ответил Сурен. — Вероника целыми днями только о ней и говорила: «Варвара любит то, Варвара не одобряет этого, Варвара такая, Варвара сякая!..» Если бы это не выглядело так смешно и трогательно, я, наверное, рано или поздно полез бы на стенку. Но Вероника меня умиляла. Она напоминает мне малышей из детского сада, которые без устали хвастают родителями и старшими братьями.