— Нечего себе голову забивать, — проворчала красноволосая, побледнев еще сильнее. — Взяли — так езжай! Слышишь? Езжай! — неожиданно громко повторила она.
Рус дернул плечами и примирительно улыбнулся.
— У меня есть время подумать до конца учебного года. Давай пока об этом не будем?
— Давай! И правда, нам что, больше и болтать не о чем?
Мы с Леной переглянулись. Во взгляде подруги я заметил тревогу. Милка совершенно отстранилась от беседы, погрузившись в смартфон. Конечно, косвенное признание Руслана её обрадовать не могло.
Иволга же допила второй бокал и осмотрелась вокруг пьяным взглядом. На лице её застыло доселе незнакомое мне выражение: губы скривились в усмешке, а глаза смотрели напугано и пусто, словно ища чего-то, до чего им никак было не дотянуться взглядом.
— Что такое свобода?
Мы молчали, сбитые с толку внезапным и философским вопросом.
— Ты же, вроде, сама говорила…
— Я много чего говорила, — перебила меня мелкая. — У тебя самого слов не находится?
Задумавшись, я понял, что не находится. Свобода, о которой меня никогда не спрашивали, представлялась чем-то эфемерным и постоянным, понятием, неразрывно связанным с жизнью любого цивилизованного человека, и оттого от этой жизни неотделимым.
Не получив ответа, Иволга посмотрела на Руслана, потом на Милу и Лену.
— Неужели никто из вас не скажет?
— Да мы как-то… — замялась Леночка. — Как-то не думали об этом.
Ива чуть прикрыла глаза и сразу расслабилась, как бы растекаясь по стулу.
— Ладно. В свободное время подумайте об этом, пожалуйста. Вопрос важный.
Дальше разговор пошел гораздо легче. Иволга больше не наливала себе вина, перешла на чай. Сидели недолго, ещё около часа, но успели как-то согреться, почувствовать снова тот же покой и безопасность. Я сидел напротив окна, глядя, как двор заволакивает чернота ночи. Стрелка часов едва переползла за девятку — с приближением декабря дни становились всё короче и холоднее. Скоро выпадет первый снег.
Раньше я ненавидел это время — конец октября, начало ноября. Холод будто крадется по пятам, прячется от взгляда за углом очередной серой многоэтажки, но ты чувствуешь спиной и голой шеей, как он тянет свои мерзкие лапы. Приходится надеть пальто и укутаться шарфом, и холод, заметив, что ты проявил слабость, набрасывается, наконец, подавляя собой и солнце, и небо, и желание выбираться куда-нибудь из дома.
Но сейчас было тепло. Ива сидела рядом, Иве стало лучше. От Ивы по-прежнему пахло сладкими духами, вином и травами. Она шутила, смеялась, подкалывала всех вокруг. Как всегда. От этого стало тепло.
Засиделись до десяти. Потом ребята стали расходиться. Мила и Рус пошли к метро, а Лена чуть задержалась. Мы с Иволгой стояли в коридоре, собираясь с ней прощаться, но девушка замялась на пороге, не решаясь попрощаться.
— Что такое, Лен? — спросил я.
— Да нет… — она взяла сумочку и попятилась к двери. — Пока, ребят!
— А ну-ка стоять! — Ива поймала Лену за шарфик и подтащила ближе. — Давай проси!
— Ч-что?
— Попроси. Глеба. Проводить тебя! — отчеканила красноволосая и отпустила свою жертву.
Леночка покраснела вся и сразу, так что было очевидно, что догадка Иволги попала в точку. Я улыбнулся и снял с вешалки куртку.
— Прости, что сам не предложил.
— А как же Ива? — засомневалась Лена.
— Поживу без дерева в комнате, не парься! Шагайте уже!
— Спасибо, — Лена потупилась и поблагодарила как бы и меня, и Иволгу.
— На здоровье, — та прислонилась было к дверному косяку, но, вздрогнув от боли, отстранилась. — Покиньте помещение!
Пришлось покинуть. Спускались по лестнице молча, стесняясь друг друга и стараясь даже не соприкасаться куртками. На улицу вылетели руг за другом, наполнив легкие холодным влажным воздухом. Дальше пошли вдвоем, но всё так же молча, не решаясь разрушить постоянство повисшей в воздухе шумной тишины большого города. Казалось бы, во дворе ни души, но уже вон за тем домом проходит трасса, так что оттуда доносятся шелест шин и короткие, неприятные гудки. А поднимешь голову — бездонную темноту сибирской ночи рассекает самолет, сверкая посадочными огнями. Такая индустриальная красота, привычная уже целому поколению российских жителей.
— О чём задумался?
Я посмотрел на Лену.
— Ночь красивая.
Девушка огляделась вокруг.
— Да обычная.
Пожав плечами, я спросил:
— Тебя до дома проводить?
— Нет, — Лена поправила волосы и отключила телефон. — Сегодня ночую у папы. И пусть Светлицкий как следует насладится своим обществом!
— Радикально.
— Ну а как! Некоторые только такой язык и понимают!..
— Ладно, — улыбнувшись, я кивнул, — Веди тогда!
И мы пошли. Лена шагала чуть впереди, и я привычно окунулся в легкий шлейф апельсина и корицы, слегка теряя себя в этом аромате. Сейчас, в эти минуты, больше всего хотелось следовать за запахом, пока не уткнешься в мягкие локоны, а потом — прижать к груди их обладательницу.
— Папа сейчас в рейсе, — не спеша вещала Лена. — Переживать насчет нас с Пашей лишний раз не будет. Спасибо, что провожаешь, мне страшно ходить ночью одной!
— Не за что, — машинально откликнулся я.
— Сегодня впервые нормально поговорила с Иволгой, — Леночка чуть замедлила шаг, чтобы идти рядом. — Ведёт себя, как дурочка, но на самом деле очень умна. Как думаешь, зачем этот образ?
Я посмотрел Лене в глаза, потом — на звезды.
— Так ей проще. Не надо нести ответственность.
— Вот именно.
— А Светлицкий почему так себя ведет?
Лена вздохнула и натянула шапку сильнее.
— У него с детства так. Отец — алкаш отбитый. Все бабы у него — проститутки и предательницы, потому что, видишь ли, мама Паши с этим неадекватом жить не осталась. Правда, сына к себе тоже не забрала… — девушка чуть запнулась, я поддержал её за локоток. — Спасибо. Так вот, Паша рос в сплошной ненависти. Но он боролся. В 18 закончил колледж и пошёл в армию. Здесь у него осталась девушка. Но… Ненадолго осталась. Служба тоже оставила след. Так Паша убедился, что отец был прав.
— А ты?..
— А что я? Паша мне ещё со школы нравился. Правда, он тогда не был… Давай закроем тему? — она посмотрела на меня чуть ли не жалобно.
— Как скажешь.
К счастью, неловкое молчание не затянулось надолго — мы добрались до дома Лениного отца и остановились у подъезда. Девушка подошла ближе, и я почувствовал, как пар из её рта касается моего носа.
— Спасибо, что проводил.
И она поцеловала меня — быстро и коротко. Помада Лены попала на кончик языка — клубничная, сладковатая. Обволакивающе обворожительная. Я покачнулся, но на ногах устоял, к лицу моментально прилила пылающая кровь. А Леночка, отступив на шаг, виновато посмотрела в глаза.
— Прости. Не стоило этого делать. Забудь, пожалуйста! — и, прежде, чем я успел осознать, что произошло, она скрылась за дверью подъезда.
***
Домой я приплелся совершенно разбитым. Иллюзий насчет поцелуя не строил, прекрасно понимая, что это было: не больше, чем обида на Светлицкого, выраженная в маленьком глупом бунте. Бунте, о котором, будем надеяться, сам Светлицкий никогда не узнает.
В квартире было темно и играла музыка. Прислушался — оказалось, «Animal Джаz»:
«Давай! Вставай!» — кровью пишет плеть,
«Давай! Стреляй!» — зверю в горло меть.
Кто сам упал — тому и встать суметь!
Давай! Вставай! Это не твоя смерть!
Вздохнув, я прошел в комнату и зажёг свет. Иволга лежала на полу, глядя в потолок тем же взглядом, который еще за столом мне не понравился. На резкие лучи лампы мелкая почти не отреагировала, только чуть поморщилась вначале.
— Выруби!
Я щёлкнул ещё раз, и комната опять погрузилась во тьму.