— Что с вами? — испуганно воскликнула я, когда он резким движением распустил и сдернул галстук.
— Я сойду с ума, если не приму душ, Катерина, — бросил он глухо и, расстегивая пуговицы на рубашке, умчался в свою комнату.
Ничего себе. Никогда не видела профессора таким… таким взбудораженным. И шмотки свои раскидал вокруг.
Но было действительно очень жарко и я тоже с удовольствием избавилась от свитера и плотной юбки, оставшись в комбинации.
Странное все же место. И совсем не похоже на резервацию.
Оборотни василиски, судя по всему, жили вполне припеваючи. И я бы не отказалась от такого дома. Почему Эфорр не хочет переехать сюда? Я оглядела гостиную и заглянула в спальни.
Стены, покрытые глазурованной разноцветной плиткой, складывающейся в узоры. Плетеная мебель, легкие гардины и шторы на узких окнах, коврики из тростника, много зелени. Красиво.
Я снова вернулась в гостиную и залезла с ногами на диван. После тряски в маголете хотелось спать. Подумалось, что неплохо бы и мне ополоснуться, но затем я незаметно для себя самой задремала.
Разбудил меня Эфорр, хлопнувший дверью.
Возник профессор в неожиданном образе — в расстегнутой наполовину рубашке и в светлых брюках по местной моде. И босой.
Я встрепенулась и с удовольствием присмотрелась к крепкой шее и части груди, видной в распахнутом вороте.
Его местные, что ли, успели покусать, превратив нашего ледяного джентльмена в южного мачо?
Он не остался в долгу и тоже скользнул потяжелевшим взглядом по моей фигуре и всему, что открывала комбинация. А открывала она немало. Но я решила не стесняться — пусть понемногу привыкает к красоте.
— Ужасно вспотел в теплых вещах, — пояснил Эфорр и уселся рядом со мной в кресло, слегка под ним просевшее. — Не люблю жару и тростниковую мебель, — добавил он ворчливо.
Мы помолчали.
— Василиски хорошо живут, профессор, — прервала я неловкую паузу. — Я представляла какой-нибудь ужас-ужас с соломенными хижинами и голодными… эмм… аборигенами-людоедами.
— Я родился в другом мире, Катерина. Родился обычным человеком, который стал оборотнем не по своей воле. Их культура чужая мне и… признаюсь честно, неприятная.
— А они на вас обижаются? — догадалась я, обратившись к нему снова на вы.
Черт! Никак не получается ему тыкать. Тогда надо будет называть его Шоном, а к такому я еще не готова. Ну очень уж у него неприступный вид. Даже в расстегнутой рубашке.
— Они на меня обижаются, — машинально повторил за мной профессор, расслабляя мышцы и откидывая назад голову.
Мне подумалось, что у него не так уж и много моментов, когда он может просто побыть собой, ничего не скрывая и не стыдясь. И, по иронии судьбы, собой он может быть только здесь, в Пустоши Шредера, которую не переносит.
Понимание его боли вдруг пришло само, ясно оформилось в сознании… Полное родство со своим василиском он ощущает только здесь, а в Каллине мучается от внутреннего противоречия и постоянного страха сорваться…
Хм, я и правда чувствую его эмоции.
Профессор заерзал в своем кресле и закинул руку за голову.
— Все виденные мною оборотни предпочитают уединение, но я бы не назвала их поселения резервацией, — сказала я.
— Это их добровольный выбор, — ответил Эфорр. — Они живут закрыто, строго соблюдают свои порядки. Чтут традицию выбора истинной пары. Их поселки вполне обустроены, но это все равно резервация, как ее ни украшай. Нет возможности сделать карьеру, имя, подняться в обществе, приобрести власть… В этом плане ящеры и ночные коты поступили куда разумнее. Они ассимилировались среди людей. Впрочем, они и не обращаются.
— А вы амбициозны, — я хмыкнула.
— Естественно. Мой отец был сенатором, дед генеральным прокурором, а мать ректором академии. О бабушке вы знаете. Почему их потомок должен сгнить где-то в Пустоши?
— Вот в этом и проблема, — я улеглась на живот, разглядывая его.
Он косо взглянул на меня из под полуопущенных ресниц. Проскользнувший в окно золотой луч вдруг коснулся его лица, осветив рыжеватую щетину и редкие веснушки…
— Вы — сноб, — продолжила развивать я мысль. — Избавьтесь от этого качества и вам полегчает.
Он рассмеялся, как мне показалось, немного зло.
— Мне тридцать пять лет. Люди в этом возрасте не меняются и не трясутся над своими комплексами. Я давно смирился со всем, что со мной приключилось. Проблема в другом. Всегда существует риск, что я сорвусь и из-за своей ипостаси все потеряю.