К тому же в этой общине должна быть строгая иерархия, и мужчины занимают подчиненное положение. Матриархат в чистом виде. Это следует из того, что рассказали о богине две старшие ламии. Они бы не допустили, чтобы здесь верховодили мужчины. Физическая сила, наверное, охрана, плюс, продолжатели рода, но последнее слово за женщиной. Скорей всего, так. Это логично.
Да и нет смысла брать на жертвенник местных, паства у ламий и без того небольшая. Живут обособленно, внимания явно не привлекают. Какое внимание, когда здесь убивают людей? Значит, сидят тише воды, ниже травы. И кого вербовать? Обиженных женщин, если только. Но даже обиженная мужчиной женщиной не согласится стать пособницей в кровавых ритуалах, если она не имеет психических отклонений. Вывод: ламии дорожат своими последователями, берегут их, даже мужчин. Эти люди нужным трем безумным бабам.
— Да чтоб они все сдохли, — обреченно вздохнул Игорь.
Однако ламии не спешили исполнить пожелание оборотня. Вселенский горестный вой не наполнил деревню. Волк вздохнул и прислушался к тишине за дверями. Свидетели ему были не нужны, открывать свой единственный козырь мужчина не собирался. Он выгнулся, посмотрел на богиню, подмигнул ей и призвал звериную часть своей сущности.
— Не ожидала? — загрубевшим голосом прорычал волк. — Я дитя других богов, Великая Мать.
Статуя ответила своей загадочной полуулыбкой, и оборотень застонал. Это было больно. Не так, как при первых оборотах, когда тело только училось перестраиваться, и казалось, что каждую клетку заполнил чистый огонь, испепеляя даже кости. Любое рождение сопряжено с болью, и рождение зверя из человека не исключение. Но сейчас боль была иной. Она распирала от невозможности трансформации из-за того, что конечности были скованы, и преобразовать их в лапы не удавалось. Положение человеческого тело было ненормальным для звериного, родная сила не стала бы ломать своего носителя, и потому пытка продолжалась. Но это было именно то, чего добивался Игорь. Борьба с самим собой опустошала, доводила до исступления, выматывала.
— Хватит, — тяжело выдохнул волк, заканчивая издеваться над собой. — Сегодня надо потерпеть.
Его лоб покрывали капли пота, во рту пересохло. Оборотень облизал губы и хрипло позвал:
— Эй! Есть там кто? Я хочу пить!
Через некоторое время послышался шорох, и в алтарный зал вошла самая обычная женщина, разве что одета она была в платье, больше похожее на античный хитон. Она посмотрела на пленника и поманила кого-то. В дверях, почтительно согнувшись, появился мужчина в набедренной повязке. Он был худощав, сутул, и в руках нес чашку с водой.
— Ты прислужник? — спросил волк, но мужчина не ответил.
Он приподнял голову оборотня, помог напиться и ушел, так и не произнеся ни слова. Женщина хотела закрыть дверь, но Игорь окликнул ее:
— Кто он?
— Храмовый раб, — ответила женщина.
— Раб? Вы вообще в курсе, что рабство в России отменили больше ста лет назад? — искренне удивился пленник.
— Мы живем по своим законам, — сказала женщина. — Он пожелал обладать ламией, это его плата за ночь со жрицей Великой Матери. Утром его кастрировали и оставили работать при храме. Когда мужчина решается познать силу страсти ламии, он знает о последствиях. Николаю и таким, как он, повезло. Нас слишком мало, иначе бы его ожидала смерть.
— Охренеть, — ошарашено выдохнул Игорь. — И он выбрал разовый секс, зная, что после этого превратится в увечного раба?
— Он оставил потомство, — пожала плечами женщина. — В остальном, его никто не неволил. Мужчины знают, что их ожидает, но желание бывает сильней разума. Справедливая плата.
— А ты кто? Прислужница?
— Да, я работаю при храме.
— Сумасшедший дом! — в сердцах воскликнул оборотень, когда дверь за женщиной закрылась дверь.
За остаток дня к нему снова заходила Яна, чтобы накормить, после размяла мышцы, подмигнула и, шепнув:
— Уже скоро, лапочка, — ушла.
Ей на смену явился уже знакомый раб, и как Игорь не пытался разговорить его, тот хранил молчание, только настоятельно предлагал «утку», чтобы избавиться от нужды. Оборотень гордо отказывался, но еще через час нужда оказалась сильней. И если осквернить алтарь волк был не против, то лежать во всем этом не хотел. Это было еще унизительней, чем «утка» в руках раба.