========== Часть 1 ==========
«Ты меня не знаешь, но я…»
Перо на миг застыло над пергаментом и тут же перечеркнуло всё написанное. Новый лист лёг на покосившийся грубо сколоченный стол. Стук по дну чернильницы. Новое письмо.
«Я просто хотела быть счастливой…»
Скомканный листок полетел под стол к предыдущему. Неровные буквы словно насмехались.
«Я лишь хотела выбраться отсюда. Пойми…»
Рука с пером дрогнула. Чёрная, как уголь, капля растеклась по последнему слову, стирая его с дешёвого желтоватого листа. Короткий вздох. Дрогнуло пламя свечи. Новый лист. Куцее перо снова вошло в изящную узорную чернильницу из редкого стекла.
«Здравствуй. Я твоя…»
— Мария, что ты делаешь? Уже так поздно.
В полутёмную каморку просунулось бледное худое лицо в нелепом чепце на тёмных вьющихся волосах.
— Ничего, — листок с единственной строчкой был тут же зарыт среди других вещей на столе. — Иди спать, Марта.
Мягкие глаза Марты посмотрели с неверием. Они были цвета крепкого чая, какой подают в изысканных гостиных в поместьях богачей, но Марта никогда их не видела, поэтому именовала свои глаза не более чем карие.
А вот Мария видела… Она видела роскошные залы, обитые бархатом высокие стены, свет тысячи свечей отражался в её чёрных глазах цвета оникса.
«Оникса!» — с усмешкой подумала Мария, сидя в своей тёмной грязной каморке. Это там они были ониксы, а сейчас словно потухшие угли.
— Завтра уходит последний обоз с беженцами. Я поговорю с извозчиком. Он примет тебя. Должен принять.
— Моя наивная Марта, думаешь, он берёт людей по доброте душевной? — Мария снисходительно посмотрела на подругу.
— Никто и не говорит, что по доброте, — лицо Марты тут же посерьёзнело. — Я заплачу ему. За всех же платила.
— Как «за всех»?
Мария резко поднялась со скрипучего стула так, что прядь светлых, как пшеница, волос зацепилась за гвоздь на спинке. Мария поморщилась от мелкой неприятности и большими глазами посмотрела на подругу.
— Ты платила за всех? Все, кто тут жил, уехали за плату?
— Да.
— Марта, чем? Откуда у них монеты?
— Какие у них монеты? Они же дети! У них никого нет, кроме нас, — всплеснула мозольными руками Марта.
В сиротском приюте Гвиневы когда-то жили десятки девочек, потерявших родню или оказавшихся на улице из-за долгов семьи. Здесь они жили, обучались женским занятиям, чтобы в шестнадцать лет найти работу и покинуть приют. Кто-то хорошо устраивался в богатом поместье прачкой или помощницей на кухне, другие помогали за гроши в лавках, самые удачливые выходили замуж за слуг, трубочистов, подмастерий, рабочих, иные вовсе неизвестно куда пропадали. Таков был путь всех, кто оказался в этих мрачных стенах.
Но Мария была другой. Она хотела быть другой.
На миг перед глазами снова возник светлый зал, золотая люстра тысячи свечей, нежные звуки музыки и лёгкие, как бриз, шепотки светских бесед. Наваждение рассеялось со взмахом длинных ресниц. Мария снова стояла в каморке, которая служила ей спальней. В уже опустевшем приюте.
— Тогда чем ты платила извозчикам, Марта?
— Я зарабатывала кое-что в городе. Мне же надо было на что-то жить, после ухода отсюда. Вот и копила понемногу. Теперь уже, — Марта коротко вздохнула, — теперь уже незачем. Вот и отдала всё, что было. Едва хватило на всех наших девочек…
«И не хватило на себя», — мысленно закончила её мысль Мария.
После смерти старой настоятельницы полтора года назад, самыми старшими в приюте оказались Мария, Марта и Катерина. Катерине тогда шёл шестнадцатый год, она уже нашла работу в ткацкой мастерской, так как неплохо шила. Катерина обещала помогать оставшимся в приюте девочкам по мере нужды и возможностей. «Мы всё равно остаёмся семьёй. Вы мои сёстры», — сказала она. Многие так говорили, а потом исчезали, устроив свою жизнь, и старались забыть потерянные в этом мрачном месте годы. Впрочем, неизвестно, сдержала ли бы своё обещание Катерина. Через месяц после ухода из приюта она попала под колёса мчащегося экипажа.
Сейчас по шестнадцать исполнилось Марии и Марте, но законы приюта изменились вместе с законами Гвиневы.
Марта глянула в почерневшее от ночи мутное окно и снова вздохнула. Ей даже не надо было видеть улицу, чтобы знать, что в домах не горело ни единой свечки. И не по́зднее время тому причиной. С этой улицы переехали почти все. Гвинева опустела от нависшей тени. Она пахла кровью, порохом и смертью.
— Девочки должны молиться на тебя, — кивнула Мария.
Её лицо превратилось в неподвижную маску, потому что Мария знала — она бы никогда не поступила, как Марта. Заботиться в этом мире о себе — уже сложная задача. О двоих — почти непосильная. А уж наскрести денег, чтобы отправить в безопасное место весь приют, — на такой подвиг была способна только Марта.
Мария внутренне и смеялась над её глупостью, ведь этими деньгами Марта могла спасти свою жизнь, и жалела её. Пойди их жизнь обычным чередом, Марта бы не выжила со своим жертвенным добродушием. В крайнем случае попала бы к людям, которые бы сжили её со свету.
С другой стороны, Марта была единственным человеком, за которого бы Мария вступилась. Она бы пришла к жестоким людям и отхлестала их плёткой, если те ещё раз тронут её подругу. Так Мария это представляла, ведь её саму к тому времени не посмел бы тронуть ни один.
С чего между двумя девочками, а теперь и девушками возникла такая прочная связь и забота друг о друге, Мария сама не понимала. Впервые она обратила внимание на Марту несколько лет назад, когда Марию наказала настоятельница. Той показалось, что Мария разговаривала слишком дерзко и оставила её без ужина. Изнывая от голода, и запертая в каморке ещё меньшей и тёмной, чем эта, Мария прокляла всё на свете, готова была злиться, крушить мебель, пока под дверью не забрезжил огонёк единственной свечи. Под дверь просунули плоский, как подошва, хлеб, и робкие слова: «Не грусти».
С тех пор Мария не боялась дерзить настоятельнице. Она знала, что Марта принесёт ей еды. Не боялась просыпать время уборки, потому что Марта убиралась за них двоих. Даже убегала в город поглядеть на нарядные витрины магазинов, зная, что Марта прикроет её от бдительного внимания настоятельницы.
Марию всё устраивало. Пока однажды она не увидела, как над Мартой открыто смеются старшие девочки. Одна опрокинула ведро с грязной мыльной водой и велела Марте всё «вылизать». Другая сказала, что отныне Марта будет делать их работу, иначе они придумают для настоятельницы какие-нибудь порочащие Марту слухи. Про Марию они не сказали ни слова, но ту разозлило, что её Марту будет использовать кто-то другой. Этого Мария стерпеть не могла. Она кинулась на старших девочек с кулаками, расцарапала им лица, оторвала по клоку волос. Ей и самой досталось, но Марии было всё равно, она точно знала, что не отдаст ничего, что по праву принадлежит ей.