– Справедливости ради надо…
Ольга Леонидовна поняла, что еще чуть-чуть, и пламя ревности погасить будет нельзя, а потому она сурово посмотрела на друга и, слегка повысив голос, произнесла:
– Справедливости ради помолчите! Иначе опять мы с вами не будем разговаривать неделю, и вам придется тайком подкладывать гостинцы в мой почтовый ящик! Тонкая душевная организации моей Натальи такого больше не выдержит! Она думала, что у нее завелся поклонник, и пропадала целыми днями на лестничной клетке в надежде его увидеть. А весь подъезд судачил, что я ее не пускаю домой…
Владимир Иванович отступил, но продолжал дуться:
– Ну все, все. Не сердитесь, душа моя… Так почему вы лишаете меня…
– Я никого ничего не лишаю. Я предлагаю попить чаю…
– С удовольствием, чай – это намного лучше, чем ругаться… Из-за Кадкина…
– Вот и не ругайтесь.
– Вот и не буду… Что ваша любимая ученица?
Владимир Иванович специально задал этот вопрос. Дело в том, что некоторое время назад Ольга Леонидовна вдруг обнаружила, что на подсчет ее сбережений уходит ничтожно мало времени. А если быть совсем точными, то и считать-то нечего. Сыграв пару безумных старух в кино, куда ее пригласили совершенно случайно, и получив небольшой гонорар, она стала размышлять, каким образом можно было поправить положение дел, не прибегая к помощи близких и заинтересованных людей. Поэтому, когда к ней обратился один известный коммерсант, человек богатый, с положением, и пригласил преподавать актерское мастерство дочери, она тут же согласилась. При этом она своему работодателю заявила, что если она в подопечной не найдет никаких данных, то или от места откажется, или переубедит девочку поступать в театральный институт. Кочин это выслушал, согласно кивнул – видимо, ему самому не по душе была фантазия дочери. На том и порешили. Теперь почти всю неделю Ольга Леонидовна жила за городом в особняке господина Кочина, где и занималась с его дочерью. В первые две недели Самарина вынесла вердикт: «Актриса из нее, как из меня математик!» Но затем… Затем Ольга Леонидовна смягчилась, а уже через несколько месяцев, привязавшись к девочке, не чаяла в ней души и обещала головокружительную актерскую карьеру.
– Она делает такие успехи, что, думаю, мои прогнозы не оправдаются…
– Да, мне помнится, что вы надеялись к началу вступительных экзаменов убедить это юное создание в полной непригодности к актерскому ремеслу… Вы потерпели неудачу?
Владимир Иванович не мог себе отказать в удовольствии подшутить. Но Ольга Леонидовна иронии не уловила:
– Крах, а не неудачу! Молодая особа оказалась способной, трудолюбивой и на редкость талантливой. И человечек такой хороший, несмотря на огромные возможности отца.
– Редкий случай. Я с сочувствием смотрю, как растут, например, дети членов нашего правления… И прихожу к выводу, что иногда большие деньги – это большая беда…
– Не поверите, у нас несколько дней нет занятий, а я уже соскучилась… Мы ведь с ней не только о театре говорим. Она растет без матери, в Москве недавно – подруг мало. Чувствуется, что она одинока и в душе совсем еще маленькая девочка.
– Я давно заметил, что вы к ней привязались. А почему занятий нет?
– Я толком не поняла. Знаю, что у отца очень серьезные проблемы в его компании, он весь в делах. А дочка куда-то уехала на пару дней…
– Ну, ничего страшного, и вы отдохнете немного…
– Что-то не получается у меня отдохнуть. Из головы не идет последний разговор с Алей… Она сказала, что отец может потерять компанию…
– Настолько серьезные проблемы?
– Затрудняюсь сказать. Ах, вы же знаете, что для меня слова «дефолт» и «дефолиант» – это почти одно и то же!
– По существу, так оно есть. И то и другое приводит к концу.
– Вы шутите, а мне жаль эту семью и в особенности девочку. Если бы в моих силах было им помочь!
Хвостов лукаво ухмыльнулся:
– Дорогая, вы не могли бы прислушаться к своим ощущениям: кому вы хотите помочь больше – девочке или отцу? Я начинаю ощущать беспокойство. А в моем «молодом» возрасте любые перемены нежелательны – я могу начать пить, курить и пойти по дурной дорожке.