— Айви, этого не будет.
— Почему, потому что они придурки?
— Поэтому и еще потому, что я бы не взял ни цента ни у одного из них.
— Грей...
— Серьезно, Айви, не лезь туда.
Кажется, я действовала не так осторожно, как думала, и тогда меня осенило, что это действительно не мое дело.
— Ты прав. Это не мое дело. Это твой дом, твоя земля, твои деньги. Мне не следовало упоминать об этом.
Я сказала это примирительно, явно отступая, но, опять же, совершила ошибку, и сразу поняла это, когда глаза Грея сузились, и комната наполнилась его раздраженным настроем.
— Мой дом, моя земля, мои деньги? — спросил он тихим, но не мягким, сладким, голосом. Другим тихим голосом. Который показывал, что он взбешен.
Я ничего не понимала.
— Ну, да.
— Ты спишь в этом доме? — спросил он.
— Ну, да, — повторила я.
— Ездишь за продуктами в магазин и возвращаешься в дом, который стоит на этой земле?
Я видела, куда он клонит.
— Да, Грей, но...
— Включаешь горелку на плите, газ в которой оплачен моими деньгами?
Я наклонилась к нему.
— Грей...
— Ты здесь, Айви, ты моя девушка, живешь в этом доме. Это твой дом, твоя земля, то, что принадлежит мне, принадлежит и тебе, все это, включая мои деньги, все, что от них осталось. Ты сидишь за этим столом после ужина третий вечер подряд, но твоя задница должна была сидеть здесь каждый вечер в течение семи лет. К сожалению, это началось только сейчас. Ты найдешь свой путь в Мустанге, каким бы он ни был. Не хочешь убирать стойла — не убирай. Как я уже сказал, ты подыщешь в Мустанге то, что тебе подходит, но также отыщешь это и здесь, в этом доме, на этой земле... со мной.
— Хорошо, — тихо сказала я.
— Хорошо, — ответил он, все еще раздраженно, и отчасти я его понимала, потому что все эти семь лет должна была сидеть с ним за этим столом, и я чувствовала эту потерю так же остро, как и он.
Но я понимала не все.
Поэтому, осторожно начала:
— Итак, э-э… ты хочешь сказать, что мое место здесь...
Все еще злясь, Грей оборвал меня:
— Да. Именно это я и хочу сказать.
— Милый, я еще не закончила.
Он уставился на меня.
Что-то новенькое, после целого дня кропотливого труда на ранчо Грей мог вести себя, как сварливый ковбой-мачо.
Я попробовала еще раз.
— Я хотела сказать, что ты, очевидно, хочешь, чтобы я чувствовала себя комфортно здесь… с тобой, так почему же я не могу касаться темы с твоими дядями?
Именно тогда я поняла, что на этот раз попала в точку, и это Грей тоже счел раздражающим.
— Они обязаны помочь защитить свое наследие, — не унималась я.
— Это больше не их наследие. Они носят имя Коди, но не являются частью этой земли. Они сделали свой выбор, сидя сложа руки и наблюдая, как я иду ко дну. Они провели эту черту. Я больше не иду ко дну; они все еще остаются на своей стороне.
— Ясно, я понимаю, но как же миссис Коди?
Его брови сошлись на переносице.
— А что с ней?
— Грей, как долго твоя бабушка пробыла в доме престарелых?
— Четыре с половиной года.
— Тогда, скажем, пока она жила там, ты возьмешь на себя ответственность за свою долю, а им достанется три четверти от платы за проживание, то есть, они должны будут тебе двести семьдесят тысяч, с каждого по девяносто.
— Нет, они мне ничего не должны.
— Грей, они должны.
— К этому они тоже не имеют никакого отношения, — заявил Грей.
— Как это?
— Это тоже их выбор.
— Грей, здесь у них нет выбора. Она их мать.
— Ага, мать. Когда я просил Фрэнка вмешаться, он за последние четыре с половиной года напомнил мне примерно полдюжины раз, что с момента смерти моего отца, его мать затаила обиду и не разговаривала с ним. Его мама игнорировала сына много лет, ему не хотелось решать проблему, чтобы содержать ее в чистом месте, где ей нравится, где вкусно кормят, а персоналу нравится там работать, и от которого постояльцам одна только польза. Остальные двое согласились.
— Я по-прежнему стою на своем: у них нет такого выбора.
— Забавно, так как они его приняли.
Теперь уже я начинала злиться.
— Извини, но они пытаются оттяпать твое наследство, землю, на которой ни один из них не пахал лет так восемнадцать, и миссис Коди справедливо злится из-за этого, это не основание для них поворачиваться спиной к своей матери в ее последние годы, — огрызнулась я.
— Айви, милая, они так не думают.
— Ну, тогда кто-то должен заставить их думать подобным образом, и если этого не сделаешь ты, тогда сделаю я.
— Айви...
— Нет, — я покачала головой, подаваясь вперед, теперь, определенно, злясь, — Нет, Грей, нет. Всю свою жизнь я хотела две вещи, всего две: дом и семью. Им повезло родиться и в хорошем доме, и в хорошей семье, и они насрали и на то, и на другое, и это неправильно. Так не пойдет. И я отправлюсь в «Алиби» и объясню им это.