Первое, что сделала, — оглядела потолок у Юркиного лифта. Слава Богу, беленький. Не напрасно поработала. Затем подошла к батарее. Газеты там не оказалось. В мусоропровод выбросили? А что же я сама не догадалась? На втором этаже немножко постояла у двери бабушки Марьи. Даже ухо приложила к щели. Но тотчас отпрянула, что же в пустой квартире можно услышать? Бабушки нет. И больше никогда не будет. Я тупо посмотрела на банку в своей руке и тихонько пошла наверх.
На мой короткий звоночек (боялась, что тётя Клава лежит в постели, может заволноваться) дверь неожиданно быстро открыл Юрка. Да так широко, будто автомобиль собирался пропустить. Я удивилась, покрутила пальцем у виска.
— Рехнулся? — сказала шёпотом. — И спрашивать надо. Откроешь, а там — грабители.
— Я тебя из окна видел! — громко рассмеялся Юрка.
— Не кричи. Тётя Клава дома?
— Зачем она тебе?
— Но я спросила первая.
— Ладно, отвечаю: дома её нет.
— А где она?
— Но теперь же твоя очередь отвечать!
— Ох, хитрюга! — Я усмехнулась. — Пришла передать тёте Клаве салат. Мама приготовила. Доволен?
Юрка тоже усмехнулся и снял с рукава зелёной клетчатой рубашки белую и закруглённую, как запятая, стружку.
— Она ушла в парикмахерскую.
— Куда-куда? — изумлённо переспросила я. — Уж не делать ли завивку?
— Может, и завивку. И маникюр. У неё послезавтра день рождения. Гости придут. И обязательно Леонид Васильевич. А кто такой Леонид Васильевич, не скажу. Не нашего ума дело.
— Значит, мама уже не болеет?
— Таблеток наглотается, как козочка бегает.
— Зачем о матери так говоришь?
— Это не я, Леонид Васильевич называет её козочкой.
— Салат всё-таки возьми. И сам можешь поесть. Салат с укропом, пальчики оближешь. — Я протянула банку и заглянула в открытую дверь кухни. А там этих стружек-завитушек — весь пол усыпан.
— Ого, наработал! Это что мастеришь?
Юрка понюхал закрытую банку и недовольно сказал:
— Что надо, то и делаю.
— Фу, какой ты! — вздохнула я. — Колючка... Да можешь и не говорить — сама догадалась. Вон, лежит она.
— Кто? Где? — нахмурился Юрка.
— Не кто, а щётка. На подоконнике. — С таким грязным полом снимать босоножки было бы смешно, я прошла в кухню и взяла с подоконника новенькую деревянную щётку с белым длинным волосом. Сказала уверенно: — Вот и дырка для палки. Обстругаешь, вставишь — хороший подарок для мамы на день рождения.
— Попала пальцем в небо. — Юрка поднатужился и снял с банки крышку. Тотчас вкусно запахло укропом, луком. Вилку из ящика он не успел достать. Я твёрдо положила ему на плечи ладони и приказала:
— А ну, дыхни на меня!
— Придумала чего-то, — пробурчал он в сторону.
— Да ты дыхни... Ага, боишься!
— Боюсь?! На! На! — Юрка ростом был пониже меня, и он даже привстал на цыпочки. Наверное, в две банки не поместилось бы столько воздуха, сколько он выдохнул мне в лицо.
— Всё ясно, — удовлетворённо заключила я. — Ты врун. Верить тебе нельзя. Никакой не курильщик. Совсем не пахнет дымом и табаком.
— Сегодня, правильно, не курил.
— И вчера не курил. И раньше.
— Да откуда ты знаешь?
— Знаю, Юра. Точно знаю. Ну, раз такое дело — покажи сигареты. Давай, показывай.
— Сейчас у меня нет. Кончились.
— Не выкручивайся. И раньше не было. Ведь не было?
— Да иди ты! Было, не было. Нужны мне эти вонючки!
— Ага! Ага! — сильно обрадовалась я. — Сознался.
— Ну и что?
— А то... — Я потрогала карман его рубашки. — Сегодня нет. А почему тогда был коробок со спичками? Когда с дерева слез. Скажешь, не было?
— Ты зачем пришла? — покраснев, спросил Юрка. — Салатом угощать? Не нужен. Забирай обратно!
— Не тебе принесла, а тёте Клаве. А про спички, Юрочка, мне известно, для чего они. Да, известно: это ты зажигаешь их и стреляешь в потолок.
Он не вздрогнул и в лице не изменился:
— А ты видела? Сама всё врешь! Выдумала! Что я, дурак, чокнутый — в своём подъезде спичками стрелять!
— Та-ак, — дивясь Юркиной увертливости, протянула я.— Ловко ты... И станешь отказываться, что моешь машины?
— Машины... — Мальчишка прищурился, посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на банку. — Ух, пахнет!
— Да поешь, поешь, — разрешила я.
Из выдвижного ящика он взял не вилку, а ложку. Ухватил побольше. Прожевал, наконец.
— А чего такого? Ну, мою. На стоянке. Хороший бизнес.
— Щётка тоже для машины? — показала я на подоконник.
— Вещица что надо! И две ручки приделаю. У одного пацана видел. Удобняк!
— Гришка тоже моет? —спросила я.
— Грила? — удивился Юрка. — Ему-то зачем? Мойка — работа грязная.
— Интересно! — сказала я. — Машины не моет, а прикид у него... очень даже клёвый.
Юрка будто не услышал меня. Снова принялся жевать. — Это козочке оставлю.
— Юра, опять ты...
— Что, Юра? А знаешь, кто отвалил ей бабки? Хочешь быть красивой, сказал я, иди в парикмахерскую.
— О-о! Так ты, выходит, сейчас хозяин в доме. Главный!
— А что поделаешь, кручусь.
— Юр, хотела ещё узнать: кто это в вашем подъезде замазал пятна? И в нашем замазали. Чудеса!
— Не знаю, — пожал он плечами. — Видел запачканную газету, за батареей была...
— И куда же ты её девал? — не удержалась я от опасного и подозрительного вопроса.
— Кого? Газету?.. Куда девал?.. А куда же ещё — выбросил.
ЗЕЛЕНАЯ ВЕТКА
У Юрки я пробыла не менее получаса, а когда вернулась домой и увидела в передней наш зеленый телефонный аппарат, то сразу вспомнила Серёжу. Поэтому и у мамы прежде всего спросила о звонке. А она поняла так, будто я очень и очень переживаю, словно только и думаю о нём. Я даже обиделась на маму: ерунда какая, вовсе и не переживаю! И зачем ему звонить во второй раз? Ясно же: солнца сегодня не будет. Ни одного синего пятнышка на небе. Из кухни, где мама гладила занавески, я прошла к себе, села у окна и сквозь мутноватую пленку мешочка, закрепленного ниткой на горшке, с минуту рассматривала лимонный отросток с шестью зелеными листочками. Кажется, все такой-же. И Митино солнышко не очень помогает. Ой, да нет — тонкая стрелочка появилась. Вот же! И листочки на ней остренькиме, как иголочки. Ну и Звонарев! Жаль, что на участок уехал. Порадовался бы.
А потом я посмотрела на стол, где в хрустальной вазе по-прежнему стояла зелёная ветка пиона. Сам цветок ещё накануне я отстригла ножницами — скукожился, увядшие лепестки опали на стол. Но ветку выбрасывать пожалела. Вчера пожалела. А сейчас подумала: чего ей место тут занимать? Простая ромашка, василёк, и то будут лучше. Я руку уже протянула — вытащить ветку, но ... вдруг опять засомневалась. Листья сочные, тёмнозелёные, как у телефонного аппарата. Пусть ещё постоит.
И перед мамой стало как-то неудобно. Ничего же обидного она не сказала, только снова, как и в первый раз, повторила: «Наберись терпения». А я вспыхнула, словно спичка: «Это, мамочка, мои проблемы!» Ох, дурочка, капризуля-воображуля. Теперь надо идти, подлизываться.
Оказалось, что не надо. Мама и не думала обижаться. Лишь сказала, увидев меня в дверях кухни:
— Так что же с Клавой? Как она там?
— А вот не угадаешь! — обрадовалась я.
Потом, конечно, рассказала. Особо выделив тему парикмахерской и таинственного Леонида Васильевича.
— Молодая ещё. Кровь играет. Ей бы подлечиться как следует, отдохнуть — она бы наделала шороху. Говорит, что когда-то в танцевальных конкурсах участвовала.