«Министр экономики Л. П. Рогозина».
Прежде, чем познакомить маму со своим произведением, я закрутила газ и налила в тарелки борщ. А потом положила перед ней листок. Как бы между прочим положила: справа от тарелки, рядом с ложкой.
Читала мама внимательно. Мне было трудно сдержать улыбку, а ей так и не удалось сохранить серьёзное лицо:
— А почему — министр экономики?
— Мне это как-то больше нравится, — сказала я. — Но воля Вашего Величества — закон. Не смею возражать. Издайте Указ.
— Издам. — Мама утвердительно наклонила голову. — Прежде всего каждый день должен быть свежий песок для туалета... Расходы? Гм.
— Но если я останусь в ранге министра экономики, то содержать котёнка, мне кажется, не проблема. Да послушай, мама, — перешла я на обычный тон, — ты не сомневайся: я заработаю. Сколько молока ему надо? Половины стакана не выпьет. Сдам пустые бутылки дедушки Леонтия. У него много их в кухне скопилось. Могу домашние тапочки сшить. Из старого зелёного пальто. Всё равно же собирались выкидывать. Ну, и что-нибудь красивое из бисера. Кокошник. Картину. Чтобы на стену хотелось её повесить.
— Сшить-то сошьешь. Свяжешь. А продать?
— Везде продают. У «Детского мира» — целый базар. И возле универмага торгуют. К тапочкам цветные шарики пришью. Или две пуговицы, как глаза будут. Купят. И вообще, не сомневайся: у меня кое-какие идеи имеются... Все же — министр экономики.
— Бог мой!— сказала мама. — Какие идеи? Какая торговля? Тебе учиться надо. Читать. Ведь по обязательной программе задали на лето читать?
— Задали, — подтвердила я.— И читаю. Но, мамусь, одно другому не мешает. Ты как-то по-старинному рассуждаешь. А мы когда живем: Сейчас. Уже в двадцать первом веке. Новое тысячелетие. И отношения — рыночные. Когда же ты привыкнешь к этому? Ведь видишь, что кругом происходит.
— Только слепой не видит. Хотя прекрасно чувствует. Да какая радость от этого...
— Опять вздыхаешь. А это абсолютно, ну совершенно ни к чему, — наставительно добавила я.— Как министр экономики считаю: дела, в общем, хоть и трудно, но идут правильно. Нормально. И не спорь. Потрудился человек хорошо, мозгами пошевелил, придумал, подсчитал — получай, что положено. Главное — что? Инициатива. И образование. Юрка вон и то деньги зарабатывает. Не ворует, не попрошайничает. А знаешь, сколько маленьких попрошаек по стране?.. Молодец, Юрка! Так что Рубика, котёночка, уж как-нибудь накормить сумею.
— Видно, и правда отстала я, — с грустью сказала мама.— Кругом твердят: рынок, рынок, а жить-то не легче... Ах, да что об этом, пето-перепето. Конечно, надо как-то приспосабливаться.
— Вот это правильно!— обрадовалась я. — Слышу слова сильного человека. Значит, Рубика забираем?
— Да где он? Хоть покажи.
— Завтра, мамочка, познакомишься.
— Небось, опять Митя удружил?
— Бери выше.
— Не пойму, как это выше?
— Митя — на четвёртом этаже, а Рубик — с девятого. У Гриши Прошкина.
— Ох, дочка, — мама даже ложку не донесла до рта, — Митя, Серёжа. Ещё и Прошкин... Нет, сама разбирайся. А не боишься? Худая слава об этом Прошкине.
— Мало ли что говорят. Просто не знают его.
— Ну, смотри. Тебе видней. Покорительница.— И улыбнулась. — Правда, откуда это в тебе? Недаром пословица пошла: не родись красивой...
— Мам! — поразилась я. — Считаешь, что я совсем-совсем... уродка?
— Анюта, не говори глупостей. Пословицу-то целиком помнишь: не родись красивой, а родись счастливой.
— Значит, всё-таки я...
— Да красивая, красивая. Не Мадонна, конечно, не Мисс Европа, но вполне...
— Привлекательная и обаятельная, хотела сказать?
— Как раз это и хотела, — кивнула мама. — Не зря замахнулась на такой пост — министр!
— Значит, утверждаешь? Спасибо, Ваше Величество! — Я обняла и поцеловала маму.
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
Будильник с вечера я не заводила и, тем не менее, проснулась рано. Конечно, первое, что увидела, — солнечное пятно на стене. До него можно было дотянуться, погладить рукой, даже почувствовать тепло. Митя, верный друг, спасибо! И, пожалуйста, не переживай — я не забыла о тебе. А сейчас, прости, надо позаботиться о Рубике...
Позади пёстрого киоска, того самого, где с веткой пиона ещё недавно поджидал меня щедрый Серёжа, я разыскала картонную коробку из-под каких-то ароматных сладостей. Возвращаясь домой, раздумывала — что лучше: обрезать высокую коробку или оставить как есть? Но сумеет ли Рубик запрыгивать в неё? И лишь когда зашла в кабину лифта, вдруг сообразила: зачем же обрезать, надо просто сделать для него дверь.
Мама была ещё дома. Она удивилась и красивой коробке, и моему энтузиазму:
— Теперь я спокойна — у Рубика будет заботливая хозяйка.
— А ты всё-таки сомневалась?
— Не так, чтобы очень, но ведь иногда ты давала повод для сомнений.
— Ах, мамочка... Ну, так не хотела об этом говорить, но... Ладно, признаюсь. Помнишь, под моей кроватью недавно нашла банку с мелом?
— Ты сказала, что босоножки подмазывала.
Я поскребла под распущенными волосами затылок и огорчённо сказала:
— Никакие, мамуля, не босоножки. Если хочешь знать правду, то я забеливала в подъезде пятна. Да, не удивляйся. Вставала по будильнику в четыре утра и шла белить.
— Неужели — ты? Одна, ночью?! — совершенно поражённая, спросила мама.
— Как видишь. Выходит, не так уж хорошо и знаешь меня. Чего ж тогда говорить о Прошкине! Гришу, может быть, вообще никто не понимает.
— Ладно, беру слова обратно. Не будем о Прошкине. Но ты-то как решилась?
— Да просто. Элементарно. И чего такого особенного? Взяла банку с мелом, кисточку ватную на палке — одна минута, и нет пятен. Больше разговоров. Любой бы мог. Только странно: никого почему-то не нашлось. Гриша правильно говорит: равнодушные все и ленивые. Лишь бы у телека сидеть. Да чтобы коврик у своих дверей был чистый.
— Дочка, всё справедливо говоришь, но до сих пор не верится: одна, ночью! И хоть бы намёк дала.
— В том-то и дело, интересно же, когда тайна. Никто-никто не догадывается... И разве ты пустила бы меня?
— Ни за что!
— Вот видишь! Я так и думала... Мам, а на работу ты не опаздываешь?
— Ох, работа, работа. Нет времени оглянуться, собственную дочку понять. Кажется, и не заметила, когда ты выросла? И почему такая вот стала?
— Не нравлюсь?
— Не говори глупости. Вся жизнь моя в тебе. А видишь, что получается — не знаю по-настоящему, какая ты. Как и Павла... не знала.
Я не дала ей расстроиться.
— Так, может, и министром меня не назначишь? Ведь свои кадры надо знать хорошо. Мамусь! — Я поцеловала её в одну щеку, в другую.
— А какая на самом деле я? Мне и самой интересно. Может быть, в прапрабабушку. Далёкую-далёкую. При Иване Грозном жила. Или даже при князе Владимире. Ты ничего о ней не слышала?
— Господи! — засмеялась мама. — Да отпусти же меня! И правда, с тобой на работу опоздаешь!..
А мне тоже предстояла работа. Большими портновскими ножницами я кое-как прорезала в твёрдом картонном ящике дверь, отогнула её и красным карандашом нарисовала два нуля. Настоящий вход в туалет. Отлично! Всем буду говорить, что Рубик у меня грамотный, умеет читать и... писать. Я радостно засмеялась: да, писать. А ударение в этом слове изменять не обязательно. Кто догадливый, тот поймёт.
Спуститься вниз и набрать песку было делом пяти минут. Вот и готово всё: дверь с нулями открыта, на дне маленькой железной сковородки — жёлтый песочек. И в холодильнике молоко поджидает. Вечером я могла бы всё выпить, но помнила о Рубике и немножко оставила в кружке...