— Ай да мы! — счастливо засмеялся Митька. — Бегу вывешивать объявление!..
Не только нам с Митькой удалось посмотреть удивительную передачу о бесстрашном канатоходце. В нашем большом дворе жило немало других мальчишек и девчонок. И поэтому то невероятное объявление, которое появилось на дереве, вызвало огромный интерес. Я даже испугалась и была уже не рада — вдруг из нашей затеи ничего не получится? Ведь все, конечно, догадались: раз между моим и балконом Звонарёва появилась верёвка (а её было видно отовсюду), значит, кто-то из нас — замечательный смельчак. Я всё же не была уверена, что и обо мне можно так подумать. Однако подумали. Несколько человек звонили. А Юлечка прямо ошарашила меня:
— Я знала, я чувствовала: ты просто необыкновенная девочка! Помнишь, с Сержиком, когда майку порвал? Он не успел в себя прийти, а ты тут как тут — уже с иголкой и ниткой. Я заметила: Сержик теперь та-а-к на тебя смотрит... Неужели не побоишься идти по тросу?
— Юлечка, не расспрашивай. Сама всё увидишь.
— Понимаю, понимаю, тебе же надо настроиться. Ну, Анюта, ты даёшь! Тогда желаю удачи. От всего сердца желаю.
Я поправила перед зеркалом пышный голубой бант в косе и пожала плечами. Сержик? Смотрит по-особенному? Ну и ну... Хотя разве поймёшь мальчишек? Я набрала Митькин телефон:
— Мить, если будешь мне звонить, дождись семи гудков. Раньше трубку не стану поднимать. Надоело. Представляешь, решили, что это я собираюсь шагать по верёвке!
— И мне звонят. Всякие советы дают: вниз чтобы не смотрел и шест чтобы подлинней... Полчаса осталось. У тебя всё готово? Волнуешься?
— Конечно. Только ведь главный герой — ты. Надел красные штаны?
— И рубашку.
— Вижу, тоже волнуешься. Возьми себя в руки. Всё будет — о’кей!..
И вот настала решающая минута. Я вышла на балкон. Внизу стояло много народа — зрители. Послышались хлопки. Дружней, громче. Оттого, что дальний балкон девятиэтажного дома, к которому уходила верёвка, был ещё пуст, я поняла: эти аплодисменты относятся ко мне. Пришлось широко улыбнуться, раскланяться, даже развела руками, словно благодарила за тёплый приём.
Но тут захлопали ещё громче, и все повернулись в другую сторону. На противоположном балконе, у самой верёвки, вровень с перилами, наверное на стуле, стоял канатоходец Митька Звонарёв. В красных штанах и красной рубахе. В руках, точно за середину, он держал шест.
Кто-то на весь двор закричал:
— Митюха! Давай!
— Вся Европа смотрит! — закричал другой.
Я до боли в пальцах сжала леску. Замерла. Ждала. И когда Митька, вдруг опустив шест и спрыгнув со стула, присел за жёлтым щитом балкона, я тут же потянула леску на себя. На том, Митькином балконе, неожиданно появился настоящий канатоходец. Ростом вчетверо меньше, но одет был во всё красное, и в руках, поперёк каната, держал шест. Правда, шагал он странновато, словно бы пританцовывал на ходу. То одной ногой взбрыкивал, а другая тащилась, как неживая, то ноги взлетали вместе* Но всё же он двигался, не падал. Уже метра три или четыре прошёл. Кто-то засвистел. А кто-то захлопал. Аплодисменты смельчаку на канате больше понравились. Он вдруг торопливо и часто засеменил ножками, да так похоже на живого человечка, что стоявшие внизу захохотали, дружно захлопали.
А я совсем приспособилась: левой рукой тяну леску, а правой одновременно подёргиваю её. Отлично выходило. Да, не напрасно два дня просидели мы с Митькой — руки и ноги из фанеры выпиливали, центр тяжести определяли, на проволоку насаживали. Я красный костюм сшила.
Звонарёв на своём балконе больше не прятался за жёлтым щитом. Помогал мне — тоже подёргивал леску.
Наш весёлый удалец добрался до середины пути. Весь двор аплодировал нам — канатоходцу, Митьке, ну и мне, конечно.
НЕТ СЕРДЦА
Я заметила: у мамы стал портиться характер. Сделалась раздражительная, мрачная, придирается по пустякам. На работе два месяца не выдавали зарплату. Говорили, что на банковском счёте швейной фабрики нет денег. По радио и телевидению я не раз слышала: «банковский счёт», «неплатежи», «инфляция», «дефолт», но всё как-то проскакивало мимо ушей. А по тому же телеку каждый день показывали приключенческие фильмы, бесконечно мелькали рекламные ролики, серии американских мультиков, и казалось, что в жизни всё идёт не так уж плохо.
Вчера мама стирала бельё и, когда достала из машины разорвавшуюся простыню, без сил опустилась на табурет.
— Мамуль, — сказала я, — не расстраивайся. Как только высохнет, я сама зашью. Ничего страшного, ну будет ещё один шов, посредине. Мы же не принцессы на горошине.
Она даже не улыбнулась. Дело, конечно, не в том, что будет лишний шов, просто материя износилась. В одном месте застрочишь — в другом расползается. И стиральная машина уже старая, не то что современные, с особыми режимами и автоматическим управлением.
А сегодня мама сказала, что у меня нет сердца. Это потому, что я ушла из кухни, где она разговаривала со своей приятельницей Клавдией из третьего подъезда. Я сначала сидела, слушала, как они жалуются на тяжёлую жизнь, а потом посмотрела на будильник и вспомнила, что должны начаться диснеевские мультики, и пошла включить телевизор.
Когда за Клавдией захлопнулась дверь, когда мама появилась в комнате, я не слышала — смеялась над забавным поросёнком...
Телевизор мама выключила после того, как на экране поплыли вверх иностранные надписи. Она недовольно сказала:
— Что ж телевизор без конца гоняешь? Какой-никакой, но всё-таки работает. А вдруг трубка сядет? Нового нам не купить.
— Так уж и без конца! — Я немножко обиделась. — Просто передача интересная. Все дети любят мультики.
— Сказочки это. Ты вот ушла, не хотела послушать, нет у тебя, дочка, сердца, а у Клавдии — тридцать три несчастья. Весной бабушку похоронила, до сих пор из долгов не может вылезти. Сама больная — рези в желудке, лекарства купить не на что. Ей по-настоящему в больницу бы лечь, да куда ж Юрика девать? Несмышлёныш.
Я едва сдержалась: неужели в самом деле я такая — без сердца, равнодушная? Но, услышав про Юрку, с усмешкой сказала:
— Несмышлёныш! Не видела, как бегает! Его никто не может догнать. Быстрей, чем заяц в мультике.
— В том-то и беда, — кивнула мама. — Бегать он горазд. Клавдия жалуется: обувка на нём будто горит. Да теперь, видно, дома придётся посидеть. Месяц назад купила ему ботинки, 36-й размер, ещё порадовалась — крепенькие, хорошо прошиты, а вчера поглядела — подмётки напрочь. Ничего, пусть посидит, больную мать пожалеет... Вот, доченька, жизнь какая пошла. Не та, что в телевизоре. Прочитала бы раньше в газете, ни за что бы не поверила. А тебе всё хаханьки. Верёвку через двор натянули. Какие-то представления показываете. — Мама взглянула на белевшую за окном верёвку, что тянулась к Митькиному балкону, и строго добавила: — Снимите. От людей неудобно, смеются.
«Так это хорошо, — возразила я про себя. — Ведь не над нами смеются». Во дворе уж сколько раз я слышала: «Ну и молодцы!
Надо же такое сообразить!» Конечно, было приятно, что хвалят, только я всякий раз не забывала уточнить: это Митя Звонарёв придумал, из десятого дома.
Я вышла на балкон, потрогала тугую верёвку. Ладно, можно и убрать. В самом деле, зачем она теперь? Зато двойная жилка... Её-то снимать не обязательно. Кому мешает? С земли не видно, прозрачная. И вместо почтовой связи может служить. Записку, например, послать. Вдруг телефон испортится...
Из тетрадки за шестой, уже пройденный класс я вырвала чистый листок, села к столу и задумалась: что бы вот такое написать?..