— Может, куда-нибудь уехала? — сказала я, но и сама не поверила, что бабушка могла уехать, совсем же старая, волочит ногу.
— Дочери бы её сообщить, — подумала я вслух. — Где-то в Северном микрорайоне живёт. У неё ключи должны быть.
— Ничего не видно, — повторил Юрка. — И стёкла отсвечивают. На верёвке бы из нашего окна спуститься, поглядеть.
— Скажи спасибо, что с дерева не свалился! — строго, как наша учительница по математике, сказала я. И добавила: — А зачем ты с Грилой в наш подъезд заходил?
— Просто зашли.
— Раньше с ним дружбу вроде не водил. Он тебя научит!
— А ты не указывай, с кем дружить!
— Не указываю. Только наш подъезд во второй раз изгадили. Спичками в потолок выстреливали.
— В нашем тоже насажали чёрные пятна, — сказал Юрка и нахмурил брови. — Во, дают, артисты!
СОНЯ-ЗАСОНЯ
Что мне оставалось? Смириться? Или всё ж стоять на своём? Но как было смириться? Каждый день проходить туда и обратно через подъезд, видеть гадкие пятна? А наглец (может, и не один) от такого прикола будет радостно потирать руки? Ну, разве можно это терпеть? Кому-то и наплевать, а мне... Тогда не надо было и возникать, вставать в четыре утра. А в самом деле, почему ввязалась в эту историю? Я что, самая правильная? Самая глазастая, что фашистскую свастику разглядела? Самая-самая сознательная? Ерунда! Не такая уж хорошая... Так что, бросить всё, махнуть рукой? Только обидно же — дурачкам этим, вредителям и хамам уступать.
Я даже с Митькой советовалась, позвонила ему по телефону и рассказала о пятнах в подъезде и что никому не известно, кто эти безобразия устраивает. Митька ничего путного не сказал. Принялся фантазировать: если бы установить где-нибудь следящую видеокамеру или тайный фотоаппарат, чтобы злодея заснял на плёнку, когда станет поджигать спички. А для этого нужен специальный датчик, который реагирует на свет... Я не дослушала:
— И пять милиционеров к тому датчику!
Он на меня не рассердился, но сказал с укором:
— Эх, снова не веришь в технику. Ведь зеркало я сделал, работает. Хочешь, принесу отросток лимона? Он ещё под плёнкой, но пусть у тебя стоит. Я же теперь освещаю окно.
Мне стало как-то стыдно, человек старается, придумывает, а я всё сомневаюсь, вздыхаю. Вот тебе и хорошая, сознательная!
— Приходи, Митя. Можешь и вечером сегодня. Оладьи с мамой будем есть.
— До вечера долго. Лучше сейчас.
На придумки и на ноги Митька шустрый. И пяти минут не прошло — звонит у двери.
Открыла ему, а он пальцем погрозил:
— Почему не спросила: кто там?
— Я и так знала.
— Всё равно спрашивай. Теперь много всякого подозрительного народа развелось. Поглядел сейчас на пятнышки у вас в подъезде. Тоже ловкачи какие-то поработали.
— Не ловкачи, а злодеи!
И так вдруг захотелось рассказать верному другу о моей войне с этими злодеями. Только нельзя же — тайна.
Горшок с тонким стволиком и пятью листиками, накрытый прозрачным колпачком, Митя устроил на подоконнике, который уже начало освещать наше послеобеденное солнце. Ещё он сказал, чтобы плёнку пока не открывала, а воду надо наливать в блюдечко — росток сам выпьет, сколько захочет. Покончив с этими ценными наставлениями, он посмотрел на пышный пион.
— Красивый, — оценил уважительно.. — Два дня у тебя цветёт.
Я побольше вдохнула воздуха и... решилась:
— А знаешь, кто мне его дал?
Он опять не спросил, но я всё равно сказала:
— Серёжа Зорькин. В нашем доме живёт.
— Я знаю, из седьмого «б». Хороший парень. А гляди, — показал Митя на лепесток, — начал вянуть... Молоток у вас есть?
— Зачем тебе?
— Увидишь.
Я принесла из кухни молоток. Митя достал ветку из вазы и на подоконнике слегка поколотил конец стебля.
— Не думай, ему не больно. Если бы сразу так побить, он бы лишний день, а то и два простоял.
— Ты, Звонарёв, на все руки мастер, — похвалила я и спросила: — А чем он хороший, Зорькин?
— По-моему, не задаётся... Что ещё? Не глупый. Может сорок раз от пола отжаться. Да, ещё бицепсы накачал классные.
— А Грила с нашего девятого этажа тебе известен?
— А как же, его все знают. Вождь. Крутой. Его и большие парни вроде побаиваются.
Мы ещё немного поговорили, и Митя заспешил домой — братишка один остался.
— Если туч завтра не будет, то с утра начну греть лимон, — уже в дверях пообещал Митя.
Будто и меня согрел этот недолгий разговор. Митя — друг. Настоящий. И было приятно, что сказала ему о Серёже, не утаила. Он не обиделся, даже похвалил. Тогда-то я окончательно и решила: сдаваться не стану. Не надейтесь, не радуйтесь!
Эту мою решимость, сама того не подозревая, укрепила и мама. Она возмущалась, ругала работников домоуправления, депутатов, городскую администрацию. Я не выдержала и рассмеялась: — Мам, ты ешь оладушки, пока тёплые. И не волнуйся, жильцы сами справятся. Ведь заметила — кто-то же стёр то первое безобразие.
— Да разве жильцов это дело! На что тогда контора их жилищная, мастера, начальники? Квартирную плату вон как подняли, а когда надо, когда что случится — до них не дозвониться.
Она правильно говорила. Недавно у соседки тёти Нины кран потёк. Три раза с нашего телефона звонила, уж как умоляла — никто не пришёл. Дедушка Леонтий с первого этажа выручил.. Седой весь, один глаз не видит, а пришёл, починил. Что-то вставил, ключом подкрутил, и всё наладилось. Я напомнила маме о дедушке Леонтии.
— Только на него и надежда, — кивнула она. — На инвалида, без году восемьдесят лет. А молодые... Ах,— она поморщилась, — ветер, акции да наркотики в голове.
— Ну, — возразила я, — не все же такие. — Митя Звонарёв отросток лимона сегодня принёс. Зайчиком будет освещать, говорит, что лимоны вырастут огромные, в чашку не поместятся. А про акции какие-то, про наркотики он и понятия не имеет. Такой вот Митя.
— У него свой интерес.
— Интерес? — Я вроде не поняла. — Какой такой интерес?
— Нравишься ему... И по мне когда-то, хорошо помню, — запечалилась мама, — один мальчик в шестом классе вздыхал.
— А потом?
— Потом нос ему разбили. Думаю, из-за меня.
— А он?
— Перестал вздыхать. Потом другие поглядывали...
Перед тем, как лечь в кровать, я сделала несколько важных дел. Во-первых, положила в прозрачный кулёк с десяток оладушек и записку: «Великому изобретателю и лимоноведу! Отведай и мои кулинарные шедевры. Л. А» Перевязала кулёк ниткой, прикрепила к леске и отправила гостинец к далёкому балкону. Второе дело заняло времени не больше минуты. Закрылась в ванной на крючок, отсыпала в банку ещё немного порошка, размешала в воде. Банку отнесла к себе в комнату. И последнее — будильник. Снова поставила его на стул и накрыла «Анюткой». Потом выключила свет и легла. Надо было снова хорошенько обдумать операцию. В прошлый раз не всё получилось: забрызгала мелом пол. А выход-то простой — подстелить газету. Их, старых газет, полно в кухонной тумбочке-табурете. Тумбочку тоже папа сделал. Удобно: открываешь сиденье, а внутри — эти самые газеты, которые когда-то из почтового отделения приносили и в ящик бросали... Да, не забыть ещё после «операции» стрелку будильника сдвинуть хотя бы на цифру «8». Чтобы мама не догадалась. Ну всё, теперь закрыть глаза и спать, спать... Да не тут-то было — вместо этого неожиданно вспомнились мамины слова: «У него свой интерес». Про Митю сказала. Правильно, тут и спорить нечего. Но согласиться с тем, что кто-то разбил бы ему нос, пусть до крови, и Митя после этого перестал бы разговаривать со мной, звонить, пускать в окно солнечный зайчик, — в такое верить я не хотела...