– Алексеев, милый, я не желаю ничего знать, ты не можешь быть тупее прочих, и сделаю всё, чтобы ты запомнил, хотя бы одну фразу по-английски!
Генка отлично понимал свою полную неспособность к наукам, посему, опасливо поглядывая на учителя, прожевал что-то вроде:
– Я и по-русски то…
– Нет!!! – Фальцетом взвыла Нина Георгиевна и вплотную подойдя к Генке, произнесла, – Запоминай! Ай эм сик оф ю, Нина Георгиевна!
Генка испуганно пожал плечами и замотал головой:
– Н-нина Г-г… ставьте кол, н-н-не-е смог-у-у-у.
– Алексеев, знаешь, как переводится это предложение?
Генка честно и отчаянно замотал волосами во все стороны, втянув голову в плечи, как воробушек.
Чётко выговаривая слова, Нина Георгиевна произнесла:
– Оно означает: «Меня тошнит от вас, Нина Георгиевна!» Я лично разрешаю тебе ругать меня на иностранном языке!
Генка испуганно и недоверчиво посмотрел в лицо явно свихнувшегося преподавателя, затем криво улыбнулся, словно собираясь зарыдать, и неожиданно не только для самого себя, но и для всех нас, довольно чётко, не споткнувшись ни разу, выговорил:
–Ай эм сик оф ю, Нина Георгиевна! – И, застенчиво улыбнувшись, тихо добавил, – П-простите…
– Ах ты мой золотой! Взревела учитель, рассмеявшись от одной серёжки в ушах до другой, и её радостный вопль смешался с трескотнёй звонка на перемену, с шумом и гомоном школьников в коридоре. Все галдели и бегали, а, хлопая дверью кабинета, заглядывали к нам, да, страшно и сочувственно выпучив глаза в сторону Нины Георгиевны, шептали, «чего это мы так тихо сидим» … Но класс, поражённый тем, как рьяно отвоёвывала у невежества Генку наша придурковатая чудачка, какой мы считали, Нину Георгиевну, просто не мог сдвинуться с места.
…Много лет спустя, на скамейке, носом к небу, лежал человек. Свесившейся рукой, сквозь сон он ласково перебирал пальцами землю. Его лицо показалось мне знакомым, и я подошла. Это был Генка. Тот самый, за которым гонялась по партам Нина Георгиевна.
– Эй… Проснись! Замёрзнешь! – Тихонько позвала его я.
Он быстро открыл глаза. Так куклы распахивали глаза в нашем детстве, – охотно, с лёгким хрустом. Посмотрев на меня через сонный прищур, он улыбнулся и спросил:
– Нина Георгиевна?!
– Нет, Генка, это я, Светка, мы учились с тобой в одном классе, помнишь?
– П-помню, – согласился он, и совершенно не к месту, но без обычной медлительности добавил, – А хорошая у нас была училка… учитель, Нина Георгиевна…
Через несколько недель Генку нашли окоченевшим на скамейке. Он тихо лежал там и улыбался, а люди всё шли и шли мимо, даже не догадываясь, что его уже нет.
Намёк
Летние дни бежали так быстро, что от усердия на их горячих щеках проступила соль инея. Оборвав победную ленту паутины бабьего лета, ворвались они в осень, и…куда теперь? Где переждать зиму, да так уж, чтобы наверняка…
Под спудом воды занято всё, осталось лишь покрепче запереть двери на ледяной замок, и – спать…спать…спать. Вповалку и поодиночке, в приготовленных уютных постелях из лёгкого, как пух, невесомого ила и под скользкими от задремавших водорослей камнями. Некоторые кутаются чем придётся, иные отдают себя в руки случая и засыпают так и там, где застала третья холодная ночь. Ибо первая – случай, вторая – намёк, а уж после…
– Скорее бы снег.
– Зачем он тебе? Наскучит так же скоро, как и летняя духота. Ты обратил внимание, что к хорошему привыкаешь и перестаёшь его замечать?
– Не знаю отчего так. Я не перестаю.
– И не надоедает?
– Нисколько. Подобная забывчивость – беда, сердечная хворость.
– Это ещё какая?
– Неблагодарность.
– О.… нет, шалишь! Так не бывает. Никогда не поверю, что может не наскучить один и тот же вид за окном.
– …а лица близких людей? Они ведь тоже одни и те же.
– Ну, это другое. Хотя, бывает, что надоедают и они.
– Это верный признак того, что вы друг другу никто.
Ветви деревьев тянутся с берега, чтобы промокнуть накрахмаленными салфетками листьев влажный лоб пруда, но роняют их от неловкости простительной, скованности очевидной. При осени всё не так. На смену гибкости стана и безмятежной лёгкости, приходит пора держать спину, удар, да покрепче сжать губы, сложив их небрежной волной. Чтобы тот, кто придёт, как бы не терзал, не смог сломить, дивился изгибу улыбки и отступил бы, в конце концов.
А расплакаться… можно будет и весной, тогда уж все округ в слезах, – от боли иль радости, то другой вопрос.
Гривенник
Осенью день долго протирает глаза. Школьники идут, сонно разглядывая дорогу перед собой и не чувствуют тяжести портфеля. Хорошо первоклашкам, их тянет за руку бабушка или дед, и они могут ещё подремать прямо так, на ходу.