Не помню, как и сколько я пробыла без памяти после похорон супруга, но обрела смысл жизни вновь в тот час, когда впервые услышала крик нашего новорождённого сына. Говорили, что мальчик больше похож на меня, чем на покойного мужа, но и тех, едва заметных черт, которые напоминали о нём, было вполне довольно, чтобы поддерживать мою любовь к ним обоим.
Когда я думаю о прошлом, всё время спрашиваю себя, что сделала неверно, где ошиблась. Но никак не могу отыскать ответа на вопрос, в чём была неправа.
Едва сыну исполнилось семнадцать, он отпросился в путешествие с товарищами в Харбины. Почему тогда не дрогнуло моё материнское сердце? Отчего не ответила «нет»?! Не знаю… Сын никогда ни в чём не спорил со мной, надевал шапку, если мне казалось, что на улице прохладно, не стеснялся брать с собой в школу термос с кофе и коробочку с бутербродами. Ни разу не заставил волноваться о себе! Рассказывал всё, что на сердце, и всегда называл «мамочкой», так как ему казалось, что «мама» недостаточно проникновенно, а уж «мать», – то и вовсе грубо, по-отношению ко мне.
Через пять дней после его отъезда, мне сообщили по телефону, что в горах поднялся ветер, руководитель не смог уговорить испуганных девочек спуститься, и ушёл с большей частью группы. А сын… остался. Он был такой худенький, хрупкий. Мне всегда хотелось позаботиться о нём, уберечь, а он… Он принимал попечение о себе из уважения, снисходя к моей потребности любить его.
Выяснилось, что мой нежный ребёнок, единственный, кто отказался спускаться с горы, бросив товарищей в беде. Когда их раскопали из снега, стало видно, что сын замёрз, обняв девчонок. Он пытался защитить их, укрыть собой от непогоды.
Знаете, я думала, что сойду с ума. У сына был младший товарищ, он учился в приюте и часто по выходным мы приглашали его к себе в гости. В память о сыне, я забрала парнишку, воспитала его, а потом и внука. Но тот подрос, вот теперь ищу тех, у кого нет времени воспитывать своих детей. Ребятишки, они же, когда маленькие, словно тонкие фарфоровые чаши, их надо беречь и наполнять до краёв любовью, чтобы не оставалось места напустить туда чего-то ещё.
– Сколько было бы теперь вашему сыну?
– Сорок четыре года.
– О, как и мне.
– Ах… если бы только вы были он… Простите…
– Понимаю, что не смогу заменить вам сына, но у меня есть замечательный, пустоголовый племянник. Я воспитываю его один и буду счастлив предоставить мальчика в ваше полное распоряжение. Он хитрый, но довольно добрый ребёнок. Надеюсь, вы поладите, и он вам понравится.
– Спасибо! – Прослезилась женщина. Её бледное лицо, на удивление скоро, начало обретать краски. – Спасибо вам! – Жарко зашептала она. – И поверьте, я полюблю его, больше, чем себя!
– О.… а вот этого не надо! Поберегите силы! – Рассмеялся попутчик. – Я знаю этого парня пять лет, и думаю, что с его обаянием, он сделает вас бабушкой скорее, чем успеете того захотеть.
Вопрос
Рыбы подслеповато щурились на поверхность через окно пруда, – что там нынче, да как. Стекольщик, что добирался до них с весны, сделал, наконец, то, для чего был призван. Как умел. А сноровке его мог позавидовать каждый, столь ловок и проворен оказался он. Заправив за ухо химический карандаш, осмотрелся, и отхватил «на глазок» алмазом от прозрачного упругого листа, точно по размеру. Засим упёрся в каменистую раму берега, прислонил полотно, и село стекло, как влитое, растеклось, обогнув неровности выступов и стебли кувшинки, не успевшие или не пожелавшие пригнуться из гордости. Тут же слетелись воробьи и синицы, которые привыкли поболтать с рыбами по-соседски, – ибо уж кто-кто, а они хорошо умеют хранить секреты. Недолго стучались в запертое окошко птицы, и простояв бестолку, основательно продрогнув, улетели под крышу, ближе к сварливой, но тёплой печной трубе. Сокрушаясь, рыбы провожали треугольные тени пернатых взглядом, – вот ведь и рады были бы поболтать, да, верно, как-нибудь в другой раз.