– Тебе не стоило иметь детей. Отойди… – Устало хамлю я и, оттеснив в сторону мать, прохожу в комнату, вынимаю из клетки любимиц – серых крыс, и сажаю их себе на плечо. Крысы радостно возятся под курткой, и раскачиваются в такт шагам. Словно пара бывалых, они держат розовые носы по ветру, и не без удовольствия слизывают хлопья снега с моих замёрзших щёк.
– Эй! Девушка! Что это вы так поздно одна? Вы не меня ищете? Давайте ходить вместе! – Раздаётся вдруг из-за плотной портьеры метели мне наперерез.
– Вы ошиблись. Мне некогда. – Как можно грубее отвечаю я, и добавляю, не подумав, – В такое время приличные люди уже спят.
– Так давайте пойдём ко мне, выспимся сообща!
– Простите, я тороплюсь.
– Ну-ну, не надо спешить… – Довольно быстро нагнав меня, мужчина пытается ухватиться за плечо и от предчувствия, что добыча вот-вот окажется в его руках, резко меняет тон, – Ну, милая, ну, давай, что ты?! Цену себе набиваешь?!! – Разворачиваясь на попавшем под ногу ледяном "секрете" усердно сердитой зимы, я едва не поскальзываюсь, но падать в такой момент никак нельзя, и быстро выправляю положение тела. Движение получается весёлым, сильным, резким, – довольно долго я училась делать это в подвесной системе парашюта. – А-а-а! – Хулиган, приблизивший было своё лицо к моему, кричит от ужаса, и исчезает так быстро, будто бы его не было вовсе. Да уж… Бледное лицо с красным носом и подвижными отростками крысиных тел, растущими из щек, – зрелище не для слабонервных.
Добравшись до базы, я оборачиваю вокруг себя восемьдесят три квадратных метра парашютного шёлка, быстро согреваюсь и засыпаю прямо так, на бетонном полу. Две серые крысы тихо и счастливо сопят под подбородком. Не знаю, что снится им, а я всё рассовываю струны строп по петелькам, – одну за другой, одну за другой. День был не из лёгких.
В такт
Разъехавшаяся по шву печная труба слегка дымит лишь в самом начале, пока сердита и недовольна хозяевами, но стоит ей забыться, как, занятая любимым делом, она принимается горячиться и становится так добра, что даже кошке нет нужды прятать под себя руки в меховых варежках.
В окно видно, как о верхушку сосны укололось солнце, и желток заката растекается ровным слоем по горячей сковороде горизонта, начиная густеть. В немедленно темнеющей заварке неба, кружат чаинки спешащих в гнездо птиц. Дородный олень без стеснения блеснул белыми шароварами неподалёку, и тут же из глубины леса косули залаяли ему навстречу, – часто и скандально.
День кутается всё плотнее, оставляя подле себя больше места. Недалеко позади, остаётся равнодушный, недобрый, сквозь облака, пригляд светила. Ему неловко немощи своей, и, пряча слабую грудь в извечно серый платок, прищурив глаза, прислушивается он к сахарной поступи снега, всматривается в тень сокола, прильнувшего к стволу.
От внимания к себе, дрожит букет дубов в озябшем кулаке поляны. Отломанная ручка толстой ветки отброшена, – то ветер покрутил неосторожно тугую мельничку и малодушно исчез. Топчутся на месте израненные слоновьи ноги берёз, рвутся прозрачные кружева ельника, страждут шагов упруго сплетённые ковры сосняка…
Но отчего ж столь досадливо? Как сердцем зреть при эдакой красе?!
О грустном думы – будто на зубах песок, а взгляд туманится слезою не напрасно: жизнь на краю, у самой грани… Мелочь? Но, в самом деле, их нет, и чем пристальнее осматриваешься округ, тем яснее понимаешь, что мелочи обнаруживаются не там, где ожидаешь найти, но там, где надеялся потерять их навечно…
Что-то слишком тихо в лесу. Солнечные лучи полируют шершавые пятки инея. Давно уж не слышно, чтобы дятел стучал в китайский барабан полого древа, призывая своё новогоднее счастье. да так мало целых стволов, куда больше истерзанных, что упорны в своём желании не выжить, но жить…
А где-то там, по-стариковски шаркают колёсами поезда, и путевые обходчики, с примёрзшими к лицам улыбками, бредут по шпалам от полустанка к полустанку. И пусто в голове от усталости, пусто и просто. Из-под занесённых снегом гряд, выглядывает жёсткая, как стелька, петрушка. В мутном бульоне утреннего тумана солоноватой кровью раненой берёзы, – сок, который источают48 несказанные напрасно слова… Они тихо звенят, в такт мелодии томной тоски того маяка49, откуда все улетают счастливыми.
Так ли
– Така-так…така-так…така-так… – С голоса синицы поёт воробей. Не далее, как вчера, он встретил старую знакомую, и приветствовал на понятном ей языке. Воробей брал ноты, разучить партию соловья… Сам ястреб снизошёл, и дал ему пару уроков! Чего не сделаешь, дабы жить по-людски, по-соседски.