Сходил, глянул на этого малька — Джафара. Лоб горячий, но уже не такой заё… заболевший. Велел помыть, чуток приодеть. А то у него до сих пор на щиколотках — обрывки шаровар болтаются.
Вышел во двор, тут с крыльца вываливается посол. В злобе и со свитой. Коней им — прямо к крыльцу. Вскакивают в сёдла и чуть не с места в галоп. И — по тормозам! В смысле — кони чуть не на дыбы встали. Вперёд не идут — я стою. Причём далеко и в стороне. Без всякого волшебства — с доброжелательной улыбкой на лице. И — со служаночкой вдоль боку. Девка ручки молитвенно сложила и смотрит на этого Абдуллу умоляюще.
— Кайда?
Это — не «когда», это — «где».
Девка кланяется непрерывно и лепечет быстренько, так, что я только через слово улавливаю: господин — тут (пальцем в меня ткнула), внук — там (тоже пальцем). И дальше что-то про милость Аллаха и надежду на великого, могучего, благородного, мудрого, сильного… Абдуллу.
Злость и тревога из взгляда посла ушли, разумность и… и хитрость — появились.
Махнул своему толмачу, чтобы тот подъехал.
— Э… почтенный. Многомудрый хаджи Абдулла, таштдар блистательнейшего и победоноснейшего эмира Ибрагима, да продолжаться его дни по воле Аллаха, хочет взглянуть на своего внука.
И? Я не слышу вопроса. Я не слышу предложения. Он чего-то хочет. Дальше что?
Стою-смотрю. Толмач начал, было, что-то дальше нести. Посол его остановил. Вздохнул и сам:
— Приведи. Джафар.
О! Хоть и тяжело, но по-русски может. Прав был Твен, когда говорил, что не пропадёт с голоду тот, кто умеет просить милостыню на языке туземцев. Сегодня в Янине туземцы — русские.
— Он — болен. Могу показать. Пойдёшь?
О-ох… Тут такая масса оттенков и смыслов… Самое простое: пеший на равных говорит с верховым, простолюдин — у меня весьма простое одеяние, с вельможей. Мальчишка — с умудрённым хаджи. Грабитель, захватчик — с представителем законной власти. И, конечно — спешиться… И — тревога за внука… И — статус посла в лагере врагов…
Сопровождающие посла суздальские бояре несколько задёргались. Потом… прямого запрета от князя нет. А при моей странной репутации… Послезали толпой с коней, повалили в подсобку при поварне.
Мальчишка… вид, конечно, простенький, но помытенький. Перепугался. Опять в слёзы. Увидал деда и в крик:
— Атасы! Атасы!
Но не тянется навстречу, наоборот — трясётся и в стенку вбивается.
— Так. А ну-ка выйдем-ка все отсюдова. Вышли! Быстренько! Дайте деду с внучком потолковать.
Кто-то из бояр начал, было, возражать. Но… Ванька — псих. Князей режет! Безбоязненно, безболезненно и… и безнаказанно.
Оно, конечно, непорядок — посла без присмотра оставить. А с другой стороны…
Кто-то сбегал к князьям. Донос — дело святое. Но крика не было. Народ как-то рассеялся. На жаре стоя преть… когда вон, под стенкой, в теньке и сесть удобно… Тут меня зовут. Из поварни.
Сидит на постели мальчишки этот Абдулла. С уже не дипломатически-озлобленным, а с нормальным человеческим выражением на лице. С сильно ошарашенным выражением. Насколько я в этой татарской мимике понимаю.
Я думал — он с главного начнёт. С «как бы унучека выкупить». Но — стереотип: прямо сразу о главном говорить нельзя. «Здоров ли твой скот» — неуместно. А о погоде — в таких условиях — глупо.
— Джафар сказал: ты… мен каланы алды… взял э… город.
— Да.
Преувеличение. Весьма. Но… объяснять про мега-телегу… на этом языке… слов не хватит.
— Джафар сказал: ты убил русский каназ.
— Да.
Не убивал я его! Он всё сделал сам! Но… опять же — воспроизвести кусок из нашего ночного разговора с Андреем по этой теме… с аргументами, уточнениями и нюансами… И ещё: у меня в основе — печенежский. А у него — булгарской. С мощной кыпчакской примесью. А это, по филологии, даже семейства разные.
— Джафар сказал: ты… э… отмечен Аллахом.
— Да.
Мы все отмечены Аллахом. Или — Саваофом. Или — Ягве. Если бог один, то, как эту сущности не именуй… «Хоть горшком назови…». «Горшком» отмечен каждый. Каждый человек — подобие божие. В каждом — душа. Его кусочек. Его метка.
— Керсету.
Не понял. Душу перед тобой вывернуть?! «Керсету» — покажи. Чего показать-то?
А, блин! Факеншит! Мусульмане. Что-то мне это начинает немецких нацистов напоминать — «снимай штаны, показывай веру». Ну, ты сейчас у меня получишь! Меня! Атеиста, безбожника и богохульника! На веру в бога проверять! Ты, блин, дядя, нахлебаешься!
Пришлось расстёгивать, развязывать, залезать и доставать.
— Корип? (Видишь?)
— Э…
Абдулла сидел на невысокой постели внука, я стоял прямо перед ним, в кладовке было темновато. Ему пришлось наклониться поближе, чтобы оценить линию сохранившейся кожи. Он был невысок, грузноват. И близорук. Стоило мне чуть отступить, как он, следуя за столь взволновавшим его зрелищем — обрезания от самого Аллаха, съехал на землю на колени передо мной.
Для степняков «на колени» — постоянно. Не в смысле подчинения, а по мебели: стульев, лавок нет. Сидят на кошмах, коврах. Другая повседневная моторика. В которой положение «на коленях» — постоянный, ежедневно многократный элемент движений.
А называется это — апофения. К фене, к фразам типа: «по фене ботал, права качал…» — никакого отношения.
Апофени́я — переживание, заключающееся в способности видеть взаимосвязи в случайном или бессмысленном. Термин введён в 1958 году Клаусом Конрадом, который, вроде бы, у нас — не сиживал, по фене — не ботывал. Конрад определил апофению как «немотивированное ви́дение взаимосвязей», сопровождающееся «характерным чувством неадекватной важности» (анормальное сознание значения).
Изначально применялось к искажению реальности, происходящему в психозе, однако термин используется и для описания подобной тенденции в здоровых индивидах. Апофения часто служит объяснением паранормальных или религиозных утверждений.
Всё понятно? Абдулла не — псих, а — апофеник: видит «след Аллаха» в случайной остаточной деформации моего кожного покрова, мучается «характерным чувством неадекватной важности»…
Конечно, я — «правдоруб» и «истинобдень». Но я же ещё и гумнонист! Мне же их жалко! Нельзя отнимать у человека его мечту! Не надо портить его «анормальное сознание значения».
Мне осталось только прижать к его губам столь интересную для него часть своего тела, и чуть надавить на голову в чалме.
— Э… Уэопс…
— Бисмил-ляяхь. Аллаахумма джаннибнаш-шайтаанэ ва джаннибиш-шайтаана маа разактанаа. (Начинаю с именем Господа. О Всевышний, удали нас от Сатаны и удали Сатану от того, чем Ты наделишь нас!)
Хорошая молитва. Вообще-то, читается перед супружеской близостью. Но, по-моему, хорошо подходит к любому групповому занятию. Как в УК: «два и более лиц».
Больше из арабского ничего не всплывало, и я продолжил на русском:
— Хвала Аллаху — Господу миров, мир и благословение Аллаха нашему пророку Мухаммаду, членам его семьи и всем его сподвижникам!
Картинка — для меня непривычная. Ни в первой, ни во второй жизнях… Какой интересный и разнообразный сексуальный опыт даёт попадизм в «Святой Руси»!
Чалма, борода, его ошалелые глаза… Пока он не очухался — нужно продолжать. Как говорили на Востоке, но не мусульмане: «Не бойся медлить, бойся остановиться». Потихоньку, но без остановок. И — колебательно, и — повествовательно. По счастью, этот Абдулла понимает русский язык. Обычно человек понимает иностранный язык значительно лучше, чем говорит на нём. Надеюсь. И я проповедовал вдохновенно:
— Когда Умар, один из ближайших сподвижников Пророка Мухаммада, мир ему, обходя вокруг Каабы, поцеловал чёрный камень, то сказал: «Я знаю, что ты просто камень не приносишь ни вреда, не пользы, и если бы не видел, как посланник Аллаха целовал тебя, то никогда бы этого не сделал». Так Умар, да будет доволен им Аллах, наставлял недавно пришедших в Ислам людей, что бы избавить их от сомнений.
Речь идёт о знаменитом «Чёрном камне Каабы». По преданию, «Чёрный камень» был принесен ангелом Гавриилом из рая Адаму, который и положил начало Каабе, а вделан в стену — Ибрахимом (Авраамом), установителем хаджа, восстановившему со своим сыном Исмаилом (родоначальником Арабов) святилище, разрушенное всемирным потопом.