И вспомнится тут преосвященному одно, другое, третье. И стыдно станет. Самому вдруг сделается больно, заноет что-то в груди. И тогда захочется уж не казнить дерзкого и грубого о. Ивана Максимова, не карать его, не под суд отдать, а пожалеть от сердца, подойти к нему ближе, взять его, как брата, как товарища по страданию, за руку и плакать с ним вместе.
Преосвященный Иоаким вспомнил раcсказ о. Ивана, как ему случалось плакать в крестьянской избе над общей бедою, и подумал:
-- Вот бы и мне так поплакать вместе с о. Иваном над его бедой, над бедным его приходом. Да и не с одним о. Иваном, а с о. Василием, и с о. Гавриилом, и с о. Семеном, со всеми отцами над одною общею бедою. Плоха жизнь православных. Одно только звание, что христиане. Слова есть, а дела нет. Христианами зовутся, а жизни христианской и не доищешься, не докличешься, не дозовешься. Кто в том виноват: один о. Иван, или вместе с о. Семеном и Павлом? А моей вины здесь нет? Я все сделал? Свое дело, свою долю Божьей службы выполнил? Что же я на других сержусь? На них кричу и наседаю?
И не давали эти мысли покоя владыке. Ворочались у него буравом внутри, заставляли его ворочаться на постели до утра.
Под утро, когда уже совсем рассвело, он забылся сном, но и теперь сон не был спокоен. Ему снилось длинное-длинное и топкое болото. Среди этого болота по грудь увязший стоит о. Иван Максимова Грязен он, голова в лохмах, борода всклочена. Он что-то топорщится, силится вылезть из трясины, а на него сверху сыплются бумаги, предписания, циркуляры... О. Иван отмахивается от бумаг, кидает их в сторону, рвет их на части, а бумаги снова и снова сыплются, валятся сверху, летят. И о. Иван в диком отчаянии кричит:
-- Провались вы пропадом! Будьте вы прокляты! Одна трясина, болотная, сосет под ногами, а тут еще другая трясина, бумажная, валится на голову, давит на душу.
И сквозь прерывистый удушливый кашель о. Ивана, преосвященный Иоаким слышит:
-- Будьте вы прокляты! Прокляты! Прокляты!
Он просыпается. В сердце легкое колотье. На лбу холодный пот. А в ушах дикое: "Будьте вы прокляты! Прокляты! Прокляты!"
-- Кто прокляты? -- с ужасом соображает уже наяву преосвященный...-Ах да! Это-сон!... Это о. Иван среди болота проклинает бумаги и предписания, циркуляры, что снегом сыплются ему на голову.
Усталая мысль работает слабо. В голове встают не мысли, а обрывки, клочки мысли:
-- Бумаги!., бумаги!., живые души в болоте и бумага... Апостолы... ходили со словом живым... Несли душу живую... Послания апостолов... и циркуляр за 13784... Тринадцать тысяч циркуляров... и ни одного апостольского слова... Сообщить циркуляром...
Глаза закрылись, сознание растаяло, но мысль и во сне работала все в том же направлении. Сон рисовал все то же болото. Только среди болота уже не один о. Иван, а сотни, тысячи оо. Иванов, и он, преосвященный Иоаким, всем им пишет и рассылает циркуляры. Циркуляр за циркуляром. Один циркуляр, два циркуляра, три циркуляра, тысячу, миллион циркуляров.
Рука устала писать, голова не в силах думать, а оо. Иваны схватились за тощие, впалые груди и кашляют долгим затяжным кашлем с присвистом, с кровью. Откашлявшись, они харкают кровью на груды циркуляров и кричат из своей трясины ему, преосвященному Иоакиму:
-- Ты не с циркуляром, а с лопатой поди сюда. Нам солнца надо... У нас силы мало... Нас горе одолело... А ты с циркуляром...
И вдруг все разом закашлялись, все захаркали. Все болото обагрилось кровью. Циркуляры напитались кровью, поднялись вихрем от кашля тысяч отцов Иванов и все разом навалились грудой на самого преосвященного Иоакима. Преосвященный Иоаким почувствовал, что он задыхается под тяжелым бумажным ворохом, и отчаянно стал отбиваться от него, но что более он откидывал от себя циркуляров, то больше их сыпалось на него, и он в ужасе стал дико кричать.
В комнату поспешно вбежал хозяин дома, старик благочинный. Он давно уже ждал пробуждения почетного гостя. Сидел в соседней комнате и прислушивался. Услышав крики преосвященного, он осмелился войти самовольно в комнату гостя.
-- Ваше преосвященство! Прикажете что? Преосвященный сидел на постели. Он
совершенно проснулся, понял, что давивший его бумажный ворох был сон, и с досадой бормотал:
-- В самом деле, проклятые циркуляры! Чтоб им всем провалиться. Всю ночь не давали покоя.
Когда благочинный убедился, что ужасного с гостем ничего не случилось, он поспешил доложить:
-- А вашему преосвященству есть телеграмма. Секретарь вашего преосвященства оповещает отцов благочинных, чтобы они доложили вашему преосвященству, где вы случитесь, что к вам изволил прибыть ваш Богом хранимый родитель. Они остановились в покоях вашего преосвященства и с нетерпением ждут вашего прибытия.