Архиерей провел глазами по лицам класса: лица были молитвенные. Несколько девушек во время молитвы опустились на, колена. Этого преосвященный Иоаким нигде не видел. Он был тронут до глубин души и почувствовал, что от молитвы и пения у него что-то дрогнуло и потеплело в сердце. Но дальше владыка сейчас же был неприятно поражен. Кончилась молитва, класс сделал всем вошедшим общий глубокий поклон, и больше ничего... Ни одна ученица не подошла, как это водится, под благословение. Преосвященный Иоаким недовольно передернул бровями, однако, ничего не сказал и сел.
* * *
Начался экзамен. Странный экзамен: говорили не ученицы, а почти все сам экзаменатора законоучитель. И говорил-то не по вопросам программы и взятого ученицей билета, а все в сторону, о жизни, так ли это в жизни бывает, да как бы это в жизнь провести.
-- Позвольте, о. протоиерей, -- не сдержался, наконец, на третьем или четвертом таком ответе архиерей. -- Вы все сами говорите, а им не даете. Пусть и они поговорят, а мы их послушаем.
-- А что мы у них, ваше преосвященство, послушать можем? -- спокойно и вместе почтительно сказал старый законоучитель. -- Что они могут сказать? Ведь это все птенцы -- малые. Милые, добрые, чистые, но дети. Они ждут, чтобы мы им нужное сказали. Голодные ведь они. Голодные духовно, а жизнь-то впереди великая, длинная, путанная, загадочная. Как они будут жить? Страшно за них. Молодые, неопытные, на все броские. Им надо слушать, а не их выслушивать. Каждый день, каждый час дорог. А они, вот, уж на пороге, на отлете. Вспорхнут скоро, и не будет нас более у них. Как же такими минутами не дорожить? Какими-то билетами с вопросами заниматься? Я считаю так, что моих слов и разговоров еще и мало, недостаточно. Вас, ваше преосвященство, усердно буду просить: пока мы вот тут с каждой в отдельности минутку-другую беседуем, вы, владыка, подумайте, да и скажите нам всем что-нибудь искреннее, глубокое, горячее. День-то ведь у нас сегодня особый. Последний день общей задушевной о душевном беседы. И вы тут с нами, архипастырь наш. Первый раз в жизни девочки наши видят среди себя архипастыря, и кто знает, может быть, более никогда и не увидят другого. Пусть память навсегда останется светлою, яркою. Согрейте их, окрылите духом.
Преосвященный Иоаким сознавал, что старик-протоиерей говорит и справедливо, и сердечно, но он чувствовал, вместе, и какую-то досаду. Ему было неприятно, что сам, вот, он не понял важности дела и минуты, а что ему на это указал другой, хотя летами и много старший, но положением ему подчиненный. Поэтому, ничего не отвечая на предложение протоиерея, он начальнически-деловитым тоном стал пояснять старику:
-- Но как же тогда, без спрашиваний, вы будете ставить ученицам отметки? Как определите степень их познания? Как узнаете, которая из них усерднее, которая нет?
-- Я и не гонюсь за этим делом, ваше преосвященство, -- все так же тихо, почти на ухо, почтительно отвечал старый 3аконоучитель.-Какие по Закону Божию могут быть отметки? Разве я или кто другой в силах, способен войти в душу ученика или ученицы и определить, кто из них и насколько успел в Законе Божием, кто и на какой балл проникся духом Божиим, стал тверже и сильнее на Божьем пути. Пустая и дурная это затея, -- баллы. Кому они нужны? -- Затем, отклонившись от архиерея, старик обратился к девушке, которая только что подошла к столу отвечать и подала билет.
-- Двенадцатый! -- сказала она.
-- Хорошо; вы это, конечно, знаете прекрасно, -- взял билет о. протоиерей и отложил его в сторону.-- Мне хочется поставить вам вопрос потруднее. Тот экзамен, что вы сейчас держите, это не экзамен. Это так, пустяк. Ваш экзамен впереди. Там, за порогом школы. Имя ему -- жизнь. И на этом экзамене вам достанется для ответа не один билет, двенадцатый, а двенадцатью двенадцать билетов, помноженных еще раз на двенадцать и снова двенадцать раз взятых. на все билеты придется давать точные полные ответы. И отметки за неуспех будут ставить также уж настоящие, серьезные. Не чернилами на бумаге, а неизгладимыми рубцами на сердце. Готовились ли вы, готовитесь ли к этому экзамену? Мы, ваши наставники и воспитатели, все, конечно, люди-человеки, и ничто человеческое нам не чуждо. Есть у нас свои слабости и недостатки и, может быть, даже немалые, большие, скверные, нехорошие; но когда мы обращались к вам, мы старались достать из глубины ума и сердца все самое лучшее, чистое, дорогое, святое и это все хотели передать вам, завещать вам, чтобы вы дальше нас пошли в жизни, в большей чистоте сохранили святыню души, ярче показали людям в вашем образе Бога, живого Бога живой Христовой любви и живой евангельской правды. И теперь, вот, на пороге настоящего экзамена, не мне, а себе скажите, дайте ответ: есть в вас Бог? Слышите вы ясно в сердце своем голос Бога? Хотите сами быть Его эхом в вашей жизни? Думаете ли, собираетесь ли до последних ваших дней идти все более и более к Богу? Желаю вам тут получить высшую отметку, а у меня вам всегда самый полный балл.