После молебна владыка обратился к народу с речью. Лицо его было строго, голос звучал сухо, пожалуй, даже жестко.
Владыка пенял, что и паства, и пастырь мало радят здесь о своем храме и вообще о христианском у строений жизни.
-- Ставлю вам на вид, о. Иван, -- обратился он в заключение к настоятелю. -- Вы несете главную ответственность за Божье дело среди вашей паствы. Напоминаю вам грозные слова святого апостола: "Проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением".
О. Иван ничего не сказал. Он стоял молча. Только сжал обеими руками грудь, словно удерживал там что-то, боясь, чтобы оно не вырвалось наружу.
Тощее, бледное, обтянутое тонкой морщинистой кожей лицо его стало, казалось, еще бледнее, а на скулах вспыхнули и загорели багровым румянцем два ярких красных пятна.
В глазах сначала явился острый сухой блеск, а потом он померк. Его заволокло слезою. Казалось, душа о. Ивана с самого своего дна выдавила на каждый глаз по одной слезинке. И эти слезинки, проступив на глаза, потушили грозивший было вспыхнуть пожар, а потом у края глаз, у переносицы сбежали росинками и, наконец, повисли на ресницах.
Когда преосвященный Иоаким кончил свое суровое слово, о. Иван подошел к нему почти рядом и надтреснутым, разбитым голосом громко, на всю церковь сказал:
-- Простите нас, грешных, владыка святый. По окаянству нашему, мы и не такого еще осуждения заслужили.
После этого о. Иван тут же на амвоне, на виду у всех, опустился на колени и поклонился преосвященному Иоакиму в ноги.
Преосвященный вздрогнул и отступил. Он не знал, как ему тут поступить, и чувствовал себя смущенным. Он даже затруднялся объяснить себе последний поступок о. Ивана.
-- Уж не насмешка ли? -- мелькнуло у него в голове. -- Быть не может!... Было бы уж очень нагло.
Все по-прежнему суровый, он молча благословил народ, молча разоблачился, молча и вышел из храма.
С крестьянских полей через соседей весть о приезде архиерея в Заболотье успела дойти до двух-трех ближайших приходов, и к концу молебна оттуда уже успело приехать человек шесть духовенства. Между ними был и местный благочинный.
По дороге из храма к дому о. Ивана., где владыку ждал ужин, преосвященный Иоаким подозвал к себе благочинного и отошел с ним немного в сторону.
-- Скажите, о. благочинный, о. Иван Максимов, что он за человек?
-- То есть как, ваше преосвященство, в каких смыслах?
-- Ну как пастырь? В своих отношениях к семье? к пастве, к народу?
-- Труженик, ваше преосвященство. В семье золотой человек, а к народу -- радетель.
-- Странно! -- недоверчиво повел плечами преосвященный Иоаким.-- А, впрочем, все они тут заодно, -- мелькнула у него мысль. -- Все друг дружку прикрывают. Я вот их, голубчиков, раскрою... Радетель!... Хороши радетели!... На иконах пыли на сажень. Храм -- не храм, а сарай. Школа не заведена, а проповедь...
Тут подошли к дому, где на крыльце стояла вся семья о. Ивана Максимова, жена и пять человек детей, большие и маленькие. Семья стала подходить к преосвященному под благословение.
И семья не понравилась владыке. Жена была в каком-то смешном мешке из домашней чуть ли не дерюги, а не в платье. Дети походили на отца: нескладные, тощие, долговязые, вихрастая. Все они смотрели на гостя исподлобья, пугливо протягивали руки и скорее прятались за мать. И маленькие, и большие без различия.
"Что я, волк, что ли? -- пуще нахмурившись, думал преосвященный.-- Все в отца!... В радетеля!" -- усмехнулся он.
Перед крыльцом о. Ивана Максимова владыка остановился в раздумье: входить ли ему или ехать за три версты прямо ночевать к благочинному?
-- Пожалуйте, ваше преосвященство, -- просил хозяин дома.
-- Спасибо. Я думаю, не лучше ли мне, пока еще не совсем стемнело, ехать до о. благочинного.
-- К о. благочинному, ваше преосвященство, время еще будет, а я пока просил бы вас к себе. Не обессудьте, не побрезгуйте.
-- Тут вот настойчив, -- подумал об о. Иване с новой досадой преосвященный Иоаким, -- а в пастырстве, небось, нет, -- и решил не входить.
-- Благодарю еще раз. Я уж поеду. Велите подавать лошадей.
-- Нет, ваше преосвященство, -- чуть не загородил дорогу о. Иван.-- Вы уж будьте милостивы, зайдите. Мне надо поговорить, с вами.
-- Что нам с вами, о. Иван, говорить У нас уже все сказано. Я вам больше ничего не имею прибавить: грустно, прискорбно, нежелательно.
-- Это уже я слышал, ваше преосвященство, перед всею моею паствою, читал и в циркуляре по епархии. Но вы меня, ваше преосвященство, не изволили выслушать. Благоволите теперь и мне дать высказаться.
О. Иван говорил ровным и покойным голосом, слова его были почтительны, но в тоне его речи слышалось что-то властное, подчиняющее себе.