Это уже было то новое, что после него должен был совершить Егише Чаренц, и не случайно именно из рук Терьяна принял Чаренц вечно пылающий факел нашей поэзии.
Егише Чаренц…
Это золотой мост, соединяющий нашу классическую поэзию с поэзией возрожденной Армении, поэт, вобравший в себя все лучшее из армянской многовековой поэзии, создавший в то же время лучшее в нашей новой поэзии.
Чаренц не был просто поэтом, его поэзия была главной магистралью нашей поэзии, и книги его, по названию одной из них, — ее Книгой пути… Подобно новому Буало, он оставил нам свою «Ars Poetica», открыв путь для идущих вслед за ним поэтов, дав им в руки золотой ключ ко многим и многим темам будущего…
Творчество Чаренца — это биография нашей страны, начиная от порожденной геноцидом и войной «Дантовой легенды», буреподобных «Неистовых толп» и «Сома», до гениального романа-поэмы «Страна Наири», от «Все-поэмы», от знаменующего начало советской классической поэзии «Эпического рассвета» до его последней «Книги пути», в которой выкристаллизовалась вся суть истории нашего народа.
Чаренц был великим прозорливцем… Кто бы еще мог в 1918 году, воспевая борющиеся за революцию нагие и разутые «неистовые толпы», как бы провозвестить радиосигналы сегодняшних ракет и космических кораблей:
Боец и гражданин, Чаренц не только восторженно воспевал все лучшее, но и яростно боролся с дурным, вероломным, подлым, фальшивым — будь то «красный филистер» или политический демагог…
Честной и безжалостной была его борьба во имя ядра — против шелухи, во имя идеи — против шаблона, во имя смысла — против стершихся слов, во имя написанных собственной кровью строк — против дешевых чернил…
Чаренц, великий поэт революции, оставил нам священный завет честности и принципиальности поэта и гражданина не только своим творчеством, но и деятельностью, не только словом, но и делом, не только жизнью, но и своей смертью…
Всего сорок лет было Чаренцу, великому поэту народа и революции, когда враги народа и революции ускорили наступление его бессмертия — превратили его в бронзу и мрамор…
«Ушел, сравнялся с тысячелетними мертвецами», — со скорбью говорят о покойном его родные и близкие.
«Ушел, сравнялся с тысячелетними бессмертными», — можно с гордостью сказать о Чаренце, который встал теперь рядом с Нарекаци и Кучаком, Туманяном и Терьяном…
Сравнялся? Нет. Как здесь, так и там, среди бессмертных, он занял свое собственное, только ему принадлежащее место.
Возрожденная Армения не могла не сказать миру свое новое слово, не создать несущих это слово миру трубадуров — Терьяна и Чаренца.
Это новое слово сказал и Аветик Исаакян — откликнувшись на зов своей возрожденной земли, он в 1936 году вернулся на родину и к прежним, замечательным творениям прибавил такие вещи, как «Мгер из Сасуна», «Бранный клич» и «Бингёл».
Таким новым словом талантливейшего Дереника Демирчяна явился его исторический роман «Вардананк». Увы, смерть помешала замечательному мастеру осуществить свой замысел — воссоздать через шестнадцать веков образ Месропа Маштоца.
Свое новое слово сказал и Стефан Зорьян, впервые изобразив армянскую девушку-революционерку, показав «Белый город» возрожденной Армении, создав исторические романы «Царь Пап» и «Армянская крепость».
Это новое слово сказал Аксел Бакунц, силой своего волшебного дарования ожививший затерянное в горах «Темное ущелье». Ему не привелось закончить свой роман «Хачатур Абовян», один из лучших в советской армянской литературе.
Такое новое слово сказал и Наири Зарьян своим страстным «Голосом родины» и бессмертным «Ара Прекрасным»; певец природы и материнской любви Ованес Шираз выразил это своим «Библейским»; мой безвременно скончавшийся друг и собрат Паруйр Севак — своей «Несмолкаемой колокольней» и самобытными стихами. Наконец, это новое слово говорят сейчас все истинные поэты, чей голос, голос новой Армении, давно уже вышел за ее пределы…
Многие из их стихов, слившись воедино с мелодией, превращаются в песни и разносятся по всему миру.
Послушаем одну из этих песен, которая рассказывает о самой песне.
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
В старой песне поется: «Боже, храни народ армянский…» Не царя, не князя, а народ — тружеников, всех людей…
Найдется ли армянин, не певший или не слышавший «Крунк» — «Журавля»? Это песня изгнанника, песня тоски по родине:
В этой песне как бы сгустилась и выкристаллизовалась историческая судьба армянского народа. Из века в век так часто пели ее в Армении, что она стала как бы неофициальным гимном страны, гимном тоски и печали. Терзаемый войнами и неизбывными бедствиями, народ покидал родные края и, как журавль, устремлялся к чужим берегам. Подобно журавлю, перелетали к чужим берегам, скитались по миру и его песня, его искусство.
Огню и мечу были преданы эта песня и это искусство на родной земле, невзгоды и лишения претерпели на дорогах изгнания, но выстояли, сохранились и дошли до наших дней.
Дошли ли? Да, конечно, хотя то, что дошло до нас, — лишь горстка былых несметных сокровищ искусства, лишь несколько украшенных резьбой камней разрушенного храма, несколько оброненных перьев бессмертной сказочной жар-птицы в уцелевших древних миниатюрах, несколько безгласных нот-хазов отзвучавших некогда волшебных песнопений, несколько песен, которые, передавая из уст в уста, донесли до нас простой люд и гусаны.
Кто знает, сколько в Армении языческих храмов, подобных Гарни, были преданы огню и мечу, разрушены до основания в пору введения христианства!
Кто знает, сколько творений, подобных «Рождению Ваагна» и языческим легендам об Ара Прекрасном, Тигране, Арташесе и Артавазде, испепелены на кострах христианского отлучения, чтобы дотянуться до нас лишь дымом от пышного празднества Навасарда[81].
И кто сегодня вернет нам дымящийся очаг древности, первое утро Навасарда, медленную воловью поступь, стремительный бег лани, медный звук трубы и звон бубна, оглашавшие языческие времена?!