А знамя колхозу давать за культуру вряд ли следовало! Можно было дать все другие знамена: за темпы производства, за показатели, интенсификацию, но только не за производственную культуру. Потому что нельзя говорить о культуре там, где производитель не понимает преемственности производственной культуры и не понимает производителя, жившего здесь до него и, возможно, в одиночку давшего миру больше, чем может дать целый такой колхоз.
Но предоставим слово истории!
Хелманис открыл малеин и тем самым занял видное место в мировой науке. В то время начиналась эра бактериологии. Во Франции к вершинам славы поднимался Луи Пастер, в Германии — Роберт Кох, а в России экспериментировал Илья Мечников. Хелманис самостоятельно поставил ряд опытов, существенно дополнивших теорию о лечении бешенства. Его исследования публиковались в русских и французских научных изданиях. Хелманис провел предварительную работу, давшую возможность открыть отделение пастеровской станции в Петербурге. Это была вторая в мире пастеровская станция. Когда в Петербурге открылось первое русское научно-исследовательское медицинское учреждение — Институт экспериментальной медицины, то в этом была большая заслуга Хелманиса. Он получил туберкулин примерно за год до Коха, но, будучи человеком скромным и очень требовательным во всем, что касалось его работы, не опубликовал своего открытия. Об этом стало известно только после его смерти. При выходе в отставку с военной службы (он служил в ветеринарной лейб-гвардейской клинике) Хелманис получил благодарность не за свои научные заслуги, а за хорошо подкованных лошадей — он изобрел особый тип подковы, широко применявшийся в русской армии.
А мелиораторы сожгли дом Хелманиса с молчаливого согласия председателя.
Я стою в центре будущего поселка «Сатики». Это один из окраинных колхозов — на берегах Имулы между Кабиле и Салдусом. Редкому поселку так везет в смысле месторасположения: красивейшая Имула, старинный парк, аллея могучих деревьев, водяная мельница. Пока что построено три-четыре домика, общий вид поселка еще не испорчен. Сборные финские домики — на другом берегу, в отдалении от центра. Еще есть все возможности построить сказочный поселок. Председатель — не из тех, кто любит пороть горячку, не обжигается молоком и не дует на воду. «Если, причесывая голову, уронишь расческу, стало быть, ветры пустишь», говорит народная поговорка. Так что с этой головой надо поосторожнее! Если колхозники, поймут прелесть индивидуальных проектов, а правление разрешит строить в центре только оригинально спроектированные дома, то этот поселок станет одним из красивейших в республике.
Ферм понастроили, можно давать продукции вдвое больше. Теперь есть время подумать о благоустройстве, о поселке, о Доме культуры. Блум тоже начал с курятников — это позволило выбраться из финансовых затруднений. Потом построили удобные и отапливаемые механические мастерские. Потом — коровник и помещения для откорма. Элтерманис поступал так же. И вот пришла очередь Дома культуры. Хотелось бы, чтобы он сохранил внешний вид старого замка, со стенами из тесаных валунов и чугунной чеканкой на окнах. Архитектор запроектировал восстановить черепичную крышу. Я смотрю на председателя и агронома, они оба молоды, оба руководят этим колхозом, оба хотят, чтобы в этом старинном парке осталось нечто от их замыслов, нечто своеобразное и более интересное, чем в других местах. Восстановят они черепичную крышу или не восстановят? Скорее всего, не восстановят… Есть такая старая отговорка: это не так просто…
Да и надо уметь. У нас в колхозе есть два старика, которые умеют, но на крышу они больше не лазают… И работа эта трудоемкая…
Скорее всего, не восстановят. Хотя в «Коммунаре», во дворе известного комбайнера Осовского, мы видели целые горы черепицы. Никому так и не пришло в голову использовать ее для домов в новом поселке. Людям нужен пример, образец, инициатива.
Работников Стендесской селекционной станции нельзя назвать невеждами, это интеллигенты, ученые, но шаблон, легкость шаблонных решений проникают всюду — неповторимые старинные здания уже покрыты шифером.
Красной черепицы не достанешь, серым шифером крыть не разрешали, мы разозлились и все-таки покрыли, говорят они.
А вы искали черепицу?
В Алсуиге говорили: глянь-ка, черепица старого Бауского замка в траве валяется. Значит, есть черепица. Там же рядом, в «Коммунаре», разваливается старая заброшенная школа с черепичной крышей. А сколько их, таких зданий!
Рута, комсомольский секретарь колхоза «Варме», показывала мне личные планы работы своих комсомольцев. Повсюду значилось «принять участие», «помочь». «Чтобы колхозный центр становился все красивее, обязуюсь отработать двадцать часов». Стало быть, «участие» выражается в часах. И лишь один человек написал человеческим языком: «обязуюсь сделать». В колхозе «Яунайс комунарс» комсомольцы совершенно не представляют себе, что им писать в индивидуальных планах, они просто списывают друг у друга: сэкономить горючее, окончить среднюю школу. И так из года в год, кончают и кончают среднюю школу уже семь или десять лет и все не могут окончить, экономят и экономят горючее, а сколько сэкономили — никто не знает.
Ну, а помочь председателю найти цветной шифер («чтобы колхозный центр становился все красивее»), это дело политическое или нет?
Руте такой вопрос показался каким-то чудачеством.
Можно было бы и в Сатики спросить у комсомольцев: добиться, чтобы ваш новый поселок был неповторимо красив, чтобы новый Дом культуры сохранил свою своеобразную архитектуру, это политическая задача или нет? Точнее: раздобыть черепицу и покрыть ею крышу нового Дома культуры — это важное политическое дело или нет?
Да. Равно как и все, что способствует осуществлению замыслов советской власти на селе.
Придут ли комсомольцы к колхозному председателю и скажут ли ему — если он в централизованном порядке достать черепицу не может, они бережно снимут ее со старых домов, принесут на руках и сами покроют крышу нового здания, раз старикам уже не под силу забираться туда? Научатся этому делу, сделают его за те двадцать часов, которые они обязались отработать в общественном порядке?
Сделают они это?
Есть еще одно место, которое председатель хотел бы сохранить таким, каково оно сейчас. Это мельничная запруда с ее крутыми берегами, темным отражением елей на водной глади, а ночью — луна и звезды, с соловьиными трелями. Должно быть такое место, куда ты приходишь подавленный заботами и вдруг — сердце заноет от красоты. Иначе — оно ноет только по поводу цемента, денег и поголовья поросят. А вот среди подснежников оно ноет по-особому. Да и любовь возле такого озера, при луне, под сенью темных елей, это нечто иное, чем на голом асфальте, под рев транзисторов. Есть в этом озере что-то.
Но плотина уже грозит развалиться. Председатель время от времени приходит сюда, глубоко вдыхает запахи озера — и не успеет еще сладко заныть сердце от соловьиных трелей, как оно уже снова болит из-за цемента. Состояние плотины с каждым днем становится все более: угрожающим. В районе одну такую мельничную плотину уже прорвала речушка Зане. И запруда похожа теперь на черный лунный кратер. И в колодцах иссякает вода, меняется микроклимат. Реконструкция теперь обойдется в семьдесят тысяч рублей. Если бы вовремя спохватились… Экономически не оправдывается восстанавливать? Но это такое место, которое влечет к себе всех! Средства надо найти, цемент раздобыть.
Как только подумаешь о цементе, соловьиные трели превращаются в простое чириканье. Уши, что ли, глохнут? Ноздри, что ли, становятся нечувствительными?
Здесь, в окрестностях мельницы, можно было бы построить для своих прекрасные бани-срубы.
Разве всем надо обязательно строить финские бани? Можно было бы построить четыре-пять красивых и не таких дорогих обычных банек прямо на берегу озера. Каздангский колхоз «Ленина целын» построил возле парка конкурирующую с финской баней местного техникума обыкновенную дешевую латышскую баню-сруб, и с каждым годом, по мере того, как растет поселок, она становится все нужней, романтичней и популярней.