Выбрать главу
* * *
Наговорились понемногу, устали гости, я устал. И собирается в дорогу гостей последняя чета. Мать им подносит на прощанье перед порогом «посошок». С меня берется обещанье к ним заскочить на вечерок. Я обещал сегодня — скольким? А отпуск мой — сгорает треть. К нему бы столько, да полстолька, да четверть столька — не успеть. Но обещаю снова: — Добре!.. …Я выхожу в ночной апрель. Чуть подмораживает. Дробью реденько падает капель. А тишина! Весь мир — хрустальный. На уши давит тишина. Не веришь, что за дальней далью бессонно ахает война. Чуть-чуть сереет купол неба. Восток наполнился зарей. Дымком попахивает, хлебом и тонко — тающей землей. Редеет млечная дорожка, прохлада гладит кожу щек. …Все хорошо. А вот немножко чего-то надо бы еще.
* * *
Лежу, ворочаюсь. Не спится. Считаю. Жмурюсь — не берет. То слышу голоса, то лица ведут какой-то хоровод. Из кухни мать пришла тихонько, пришла и села у окна. — Не спишь?.. Родимая сторонка не первому тебе — без сна. Сменить подушку? Может, жестко?.. И, помолчав: — А там-то… как? — Там, мама, чаще нары, доски, солома… Не болят бока.
И словно сердце обрывая, сказала тихо, наклонясь: — Твоей-то нет… Она не знает. На курсах в городе сейчас. «Не надо, милая, не надо»,— я не сказал, потер висок. А мать: — Ни складу и ни ладу у вас с ней не было, сынок. Она сама не приласкает. Вся в мать… Сердечко под замком… Ей — покорись… Она такая, чтоб был мужик под каблуком. Я закурил, волненье спрятав, в окне угадывалась даль. И снова мать: — Галину сватай, хоть завтра же… А та — горда… Я вспомнил вдруг: от всех в сторонке стояла в шубке. Все гадал: откуда?.. Броская девчонка! Сестренку друга не узнал… — Мать, не жени меня до срока. Галина мне — не клином свет. И для нее найдется сокол: ей что сейчас?.. Шестнадцать лет? — Галина — девка без изъяна: работать, петь или плясать. Она с тобой за океаны всегда пойдет — жена и мать. Вот так я думаю, сыночек… — Не трать напрасно слов и сил. Девчонке голову морочить — не буду, мама, не проси!.. Опять молчим. Она тихонько мне гладит волосы рукой. Не знаю, спится ли девчонке с характеристикой такой?.. Но чую: топчется медведем забота, маме застит свет: — Скажи, ты в город не уедешь?.. Ты обещаешь?.. Точно — нет?.. Ну, спи, сынок! — И мама крестит, и медленно идет к двери… Не спится мне. От мыслей тесно. И сердце… Черт его бери!
4
Каким меня пронзило током, спалив защитное — дотла, когда ты мимо низких окон, потупясь, тропочкой прошла! …Сидели мы. Да, видно, так уж не мной, не им заведено, при встречах, бывшие в атаках, берутся часто за вино. Ничто — годов прошедших ноша. Ничто — забвения туман. Любая встреча — бинт присохший сдирает с незаживших ран. Фронтовики — народ особый, пусть без отметины во лбу, бывает, их скупое слово скрывает целую судьбу. Не торопясь, не с кем попало и не с таким, что круть да верть, а чтоб обоих целовала одна и та же сволочь — смерть… Сидели мы. Сине от дыма. Беседа медленно текла, стихала. Костыли Максима стояли тут же, у стола. …А ты прошла… Весь хмель — как клином ударило — рванулся вон… И тут легла ладонь Максима на золоченый мой погон. Глаза опять колючи стали, зрачок горяч и недвижим: — Обида жжет… Не рассчитаюсь. Не ковырну я их Берлин… Встряхнул бутылку и наполнил стаканы: — Ну, давай — за жизнь! Потом кивнул на окна: — Понял? Тебя зовет… Поторопись!..