Рапана
Приложи ее к уху
и стой:
в многослойном приглушенном хоре
ты услышишь, как бьется прибой
у нее в перламутровом горле.
Сколько лет
с безделушками в ряд
в этой комнате, тихой и сонной…
Как стеклянные, волны звенят,
и ревут штормовые муссоны.
Слышен склянок
отчетливый бой,
скрип грот-мачты в безбрежном просторе.
…Я вот так же
наполнен тобой,
как рапана пронизана морем.
«По-летнему зори лучисты…»
По-летнему
зори лучисты,
и август уйти не спешит.
Но первые желтые листья
срываются тихо с вершин,
на травы
в измятости волглой
ложатся к подножью берез.
Все дни своей жизни недолгой
прожили они на износ.
Все лето
ни грозы, ни ветры,
ни ливней тяжелый накат
не смяли их, рвущихся к свету,
тянувшихся вверх, в облака.
Царапнет
тревогою острой
паденья печальный обряд.
Не просто живому, не просто
уйти, не познав сентября…
Срываются листья покорно
и падают — жизнь протекла,—
бросают на отчие корни
последние капли тепла.
Новогоднее
…Слушай,
сделаем иначе:
сядем в поезд и — на дачу.
Сказка ночи, тишины.
Что возьмем?
Консервов банку,
чаю, хлеба полбуханки
и кусочек ветчины.
С электрички
в полвосьмого —
прямо в юность, в лес сосновый,
полный шорохов и снов.
Как снежком запахнет вкусно!
А какая воля чувствам:
ни огней, ни голосов.
Я уверен:
будешь рада
походить тропинкой сада
раз и два.
Куда спешить?
Шаг упруг. Сильнее плечи.
И тебя коснется вечность
очищением души.
Постоим
под синей бездной,
вспоминая строй созвездий,
позабытых так давно.
А когда-то изучали,
уходя в поля ночами
после взрослого кино.
А потом
растопим печку,
на столе пристроим свечку,
стол накроем без хлопот.
Без речей, без шумных тостов,
откровенно, тихо, просто
вспомним весь прожитый год…
А какое пробуждение!
Утро
словно день рожденья.
Снегом щеки обожжет.
Днем уже знакомой трассой
мы вернемся, как из странствий,
в новый город,
в новый год.
Вислянка
Режут ветры здесь
бритвами острыми.
Давит слезы из камня мороз.
И лежат снеговые простыни
до горячих июльских гроз.
Но на скалах,
над козьими тропками,
на обрывах кремнистых пород
уцепилась вислянка неробкая,
зеленеет и нежно цветет.
И, обжившая
голые гребни,
где идут ниже ног облака,
сине щурится в дикое небо
изумленною каплей цветка.
Щедро вымыта,
скупо согрета,
не поступится верою в лето,
не уступит гранитный карниз.
Позавидуешь скромности светлой,
позавидуешь жадности этой —
каждой клеткой
держаться за жизнь.
«Дай мне, жизнь до самого заката …»
Дай мне, жизнь,
до самого заката,
как всегда ходил я, дошагать:
легким, крепким и молодцеватым,
слышимым для друга и врага…
Чтоб была
незыблемой Россия,
чтобы на земле не меркнул день,
все я отдал — молодость и силу,
ничего не требуя взамен.
Падал навзничь,
но не на колени.
И горел, не покидая строй,
рядовой большого поколенья,
беспощадно смятого войной.
Мы в горниле бойни
выжгли страх свой,
поднялись у смерти на пути.
Как же мне пред молодыми —
дряхлым,
сгорбленным и немощным идти?
Промолчим
о болях и обидах.
Памяти — наш твердый шаг и след,
чтобы те, кто вышел и кто выйдет,
знали,
как прошли мы по земле.