— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Дженнифер.
— Ты никогда не остаешься здесь летом. Ты говоришь, что здесь слишком жарко по ночам!
— Ты права! Слишком жарко, — отвечаю я, хватая девочку и щекочу ее. — Здесь почти пятьдесят таких маленьких монстров, как ты, и слишком много людей в этом маленьком пространстве!
— Так почему же ты здесь ночевала? — Она не из тех, кого легко отвлечь, моя маленькая Дженни. Если она ухватилась за вопрос, то не отпустит.
Мне грустно сознавать, что ее любознательность будет опасна для нее, когда она вырастет.
— Дэниел не смог вернуться домой вчера вечером, — поясняю я ей. — Он занимался чем-то важным и задержался допоздна. — Надеюсь, это правда. Я хочу, чтобы так оно и было. Пожалуйста, Господи, пусть это будет правда. Пусть он вернется сегодня целым и невредимым. — Я не хотела оставаться одна, поэтому решила провести ночь здесь и рассчитывала на то, что ты обнимешь меня утром, — заканчиваю я, протягивая к ней руки.
Улыбка Дженнифер становится шире, затем она прыгает ко мне на колени, и мы прижимаемся друг к другу.
— Клянусь, в прошлой жизни ты была кошкой! — Я смеюсь, потирая ее спину.
— Мяу!
Родители Дженни не плохие люди, они просто… преданы своему делу. Они абсолютно и безоговорочно верят в божественное вдохновение отца Эммануила и его Новое Откровение. Они так полно отдаются этой жизни, служению своему пророку, что едва помнят, что у них есть ребенок. Неужели они не видят, как сильно их дочь жаждет внимания? Какой у нее потенциал? Она такая умная — эта маленькая девочка может стать кем угодно, когда вырастет, если только дать ей шанс. Дженнифер, вероятно, будет единственным человеком, по которому я стану по-настоящему скучать, когда наконец смогу уехать отсюда.
— Сестра Ребекка недавно приходила искала тебя, — осведомляет меня Дженни, отстраняясь от меня и изо всех сил стараясь вспомнить слова. — Она просила передать, что хочет видеть тебя в лазарете, прежде чем ты приступишь к своим обязанностям, — нараспев произносит она.
— Спасибо, Дженни, — благодарю я, быстро чмокая ее в щеку.
Она хихикает, освежая, как весенний душ, но звук ее смеха внезапно прекращается, когда она хмурится.
— Брат Дэниел скоро вернется? — шепчет она. Да, она определенно не оставит вопрос. — А твоя мама очень больна?
— Я не знаю, когда он вернется, детка. А насчет мамы я не уверена. А теперь спрыгивай, — утвердительно говорю, похлопывая ее по попке. — Думаю, я узнаю о маме, когда увижу сестру Ребекку.
Дженнифер скривилась, огляделась в поисках ближайших глаз и ушей, прежде чем приложила губы к моим ушам.
— Мне не нравится сестра Ребекка! — шепчет она.
Никто из детей не любит сестру Ребекку. Она делает им уколы, и единственный вид любви, который она знает, — это жесткая любовь, которая дается свободно, вкупе с острым язычком. Это делает ее эффективной медсестрой: никто не хочет проводить время в ее лазарете, если есть хоть какой-то способ избежать этого.
Маленькие друзья Дженнифер приходят и тащат ее прочь, возбужденно щебеча, что ходят слухи, если ее команда крошечных рук закончит собирать свою норму дикой черники достаточно рано, им разрешат провести остаток дня, плескаясь на озере. Это потрясающая новость для самых маленьких детей.
Оставшись одна, совершаю утренние манипуляции. Я плещу в лицо теплой водой, но у меня нет зубной щетки. Даже если бы могла найти ее в развалинах моего печального маленького дома, она, вероятно, была бы бесполезна сейчас. Я пожимаю плечами, наношу немного зубной пасты на угол тряпки и чищу зубы как можно лучше. У меня еще есть несколько минут до утренней молитвы и завтрака, когда я закончу. Если потороплюсь, то успею в лазарет, прежде чем присоединюсь к толпе на утреннюю молитву и завтрак.
— Благословенное утро, сестра Ребекка, — здороваюсь я с матерью Натана, входя в ее маленькое царство страданий.
— Благословенное утро, дитя, — отвечает она. Ее обычная снисходительность почему-то еще более невыносима, чем обычно.
— Могу я увидеть свою мать? — спрашиваю я, и ее лицо меняется. Обычный вид самодовольного превосходства Ребекки исчезает, сменяясь… жалостью? Беспокойством? Она никогда раньше не проявляла ни малейшего беспокойства за кого-либо. Что случилось с моей матерью?
— Не сейчас, — отвечает она мне беззлобно. — Может быть, сегодня вечером. Сейчас она отдыхает. Я дала ей кое-что. Чтобы спать. — Ребекка колеблется, словно раздумывая, как много мне рассказать, затем, нахмурившись, отводит взгляд. — У нее была очень плохая ночь, и я думаю, будет лучше, если она пока останется одна.
— Прекрасно. — Что еще я могу сказать? — Значит, я поеду и вернусь до обеда? Если вы не возражаете?
Ребекка кивает, и я уже на полпути к двери останавливаюсь и поворачиваюсь к ней.
— Сестра Ребекка? Что случилось с моей матерью? — спрашиваю я. — Знаю, что у нее... наверное, перепады настроения?
Ребекка смотрит в грязное окошко и задумчиво хмурится, поджимая губы. Она так долго размышляет, что я даже не уверена, ответит ли она на мой вопрос.
— Твоя мать, — наконец отвечает она, — слышит голос Господа, может быть, чуть сильнее, чем все мы. Немного яснее.
— Она всегда была такой, всю мою жизнь, — подтверждаю я.
— Но в последнее время перемены стали еще хуже. Более экстремальные.
— Отец Эммануил был здесь ранее, чтобы проведать ее, — поясняет сестра Ребекка, меняя тему. Она отворачивается от окна и смотрит мне в глаза. Что ты на самом деле пытаешься мне сказать, сестра? — Он был... недоволен ее поведением прошлой ночью. — Медсестра не сводит с меня пристального взгляда. — Весьма недоволен.
Вот почему я не могу увидеть свою мать до сегодняшнего вечера? Он ударил ее снова? Хочет ли он, чтобы ее прятали, пока опухоль не спадет?
— И кое-что еще. Отец Эммануил посоветовал мне взглянуть и на тебя. Внимательно осмотреть, — говорит она, поднимая брови на меня. — Он упомянул, что вчера утром тебе было не хорошо. Может быть, есть что-то, что нужно проверить?
— Я... я искренне надеюсь на это, сестра Ребекка, — отвечаю, опуская глаза и краснея.
— Ну что ж, посмотрим. О, я чуть не забыла, — произносит она и снова поднимает нос так же высоко, как и всегда. — Отец Эммануил также просил передать, чтобы ты сегодня утром зашла к нему в кабинет. Перед тем как идти собирать ягоды.
— Ты знаешь, чего он хочет? — спрашиваю я, внезапно занервничав. Если они думают, что я беременна, то это может дать нам с Дэниелом некоторую передышку. Но это будет не так долго, моя мать ведет этот проклятый календарь! Всего через несколько дней эта передышка исчезнет, и цепи станут тяжелее и туже, чем когда-либо.
— Это не мое дело — спрашивать помазанного Пророка Господа, сестра Кортни, и уж точно не твое. — И момент закончился: она вернулась в свое нормальное состояние.
Поблагодарив Ребекку с почти невыносимой вежливостью, я направляюсь в трапезную. Не могу себе представить, зачем Сатане понадобилось видеть меня сегодня утром, если только это не связано с какими-то незаконченными делами прошлой ночи. Что еще может быть? Единственное, что они не разорвали в клочья — это мои дешевые парусиновые туфли. Неужели этот отвратительный лжепророк догадался, что я действительно краду у него деньги? Что действительно работаю над третьей попыткой обрести свободу? Натан действительно поймал меня на краже, но они не смогли это доказать. Думаю, я в безопасности… на сегодня. А где же Дэниел? Что с ним сделал Эммануил?
Нервы и страх превращают завтрак в пытку. Страх за моего бедного милого фальшивого мужа, страх за себя. Комковатая серая каша не хочет сползать вниз, а проглотить отвратительную кашу с комком в горле еще труднее.
Пока мы едим, Иеремия читает утреннюю проповедь. Я пытаюсь вслушаться в его проповедь, надеясь хоть как-то отвлечься от страха, но ничего не получается. Почему я так думаю? Есть ли кто-то, кто меня успокоит?