Шон заглянул за угол хижины. Тени в узком пространстве стали глубже, чернее, чем обычно, после того, как я посмотрела на столп огня. Мне плевать на тени или огонь! Я пойду с тобой куда угодно и никогда больше не буду бояться.
— Работает на меня. Вперед.
Я следую за Шоном через зазор, затем вниз по тропинке между зданиями. Он снова натянул очки ночного видения на лицо и не испытывает проблем, двигаясь уверенно среди беспорядка сломанных детских игрушек, садовых инструментов и других вещей, разбросанных по маленькому заднему дворику. Я почти ничего не вижу, но держусь достаточно близко, чтобы коснуться Шона, и иду туда, куда он, избегая худшего.
Когда мы добираемся до угла забора, Шон прижимается к столбу, отходит назад, чтобы коснуться меня в темноте, безмолвно говоря мне задержаться.
— Что случилось? — шепчу я.
— Ничего, — отвечает он. — Все же. Позволь мне сначала все прояснить.
Боевая подготовка Шона берет верх, и он поворачивает дуло пистолета за угол, следуя за ним с плавной грацией и стремительной скоростью, но затем замирает, очерченный пламенем вверху. Шон шевелит губами, но я не могу разобрать, что он говорит, несмотря на рев пламени и лай испуганных собак.
Шон на что-то уставился.
На что он смотрит?
Шон опускает дуло пистолета, и я лихорадочно роюсь в памяти, пытаясь понять. Там всего двадцать-тридцать футов. Дом священника в конце, кухонная дверь. Задняя дверь в сарай слева. Что еще? Я подкрадываюсь к углу.
— В чем дело, Шон? Что ты видишь?
— Ты их слышишь? — голос Шона хриплый — от чего? Страх? В этом нет никакого смысла. Шон прорвался через это место, чтобы добраться до меня, не показав ни малейших признаков паники. Что сейчас не так?
— Слышу что? — спрашиваю я. Пламя вокруг нас такое яркое, что в поселке светло, как днем.
— Собака, — проговаривает он. — Собака лает. Солнце в полночь. — Шон рукой оттягивает четырехглазые очки на шлем, затем снова поднимает пистолет, указывая на что-то, чего я не вижу. Его глаза широко раскрыты, и он тяжело дышит. — Черный занавес.
Собака? Солнце в полночь? Чернота…
— ...занавес, — заканчиваю я вслух, наконец-то, понимая и рискуя выглянуть из-за угла, чтобы убедиться, что мои подозрения верны.
Конечно же, сестра Джоанна оставила окно на кухне приходского дома открытым, и занавеска колышется на ветру.
— Шон, — зову его я, выходя из укрытия. — Занавес голубой. Он сделан из домашней шерсти — одной из самых красивых тканей, которые мы когда-либо здесь шили.
Шона взглянул в мою сторону, прочь от открытого окна, и снова опускает ствол.
— Я сама сплела эту нить, Шон, — успокаиваю я, подходя достаточно близко, чтобы коснуться его руки. — Прошлой зимой. Все в порядке. Это... — Что я могу сказать? Что нет никакой опасности? Они стреляли в нас! Конечно, есть опасность. Как мне вернуть его обратно? — Шон, любимый, это не твой сон.
— Я знаю это, — проскрежетал он. — Я совершенно, черт возьми, очнулся, и я здесь. Снова. И она там, за занавеской. Просто. Твою мать. Жду.
— Нам нужно идти, Шон. Помнишь? — Я дергаю его за рукав, но с тем же успехом могу тянуть за покрытую тканью статую. — Эта дверь вон там. Пройдем там, выйдем из сарая и тогда будем в безопасности.
— Она уже забрала моих братьев, Кортни! Я не позволю ей заполучить и тебя тоже.
— Смотри, — говорю я, медленно пятясь от него к окну. — Это безопасно.
— Нет, — настаивает он. — Это не так. Вернись.
Я останавливаюсь, когда чувствую за спиной грубо отесанную деревянную стену дома священника, занавеску на моих волосах.
— Видишь? А теперь давай, Шон, — настаиваю я. — Вперед. Через дверь. — Шон опускает пистолет и делает нерешительный шаг ко мне, затем еще один. — Хорошо! Еще немного, и мы сможем уехать отсюда навсегда. Мы можем пойти домой. Вместе.
Ветер вновь меняет направление, и занавеска задевает мои плечи, и... это не ветер. Там кто-то есть.
— ШОН! — кричу я, но что бы это ни было, он это уже видел.
— Ложись, ложись! Вниз, вниз, вниз!
Я падаю, сворачиваюсь в клубок у основания стены и закрываю голову руками. Шон вновь поднимает пистолет с глушителем, нацеливает на окно и нажимает на спусковой крючок, как только я убралась от окна.
Щелчок.
Лицо Шона вытягивается, глаза снова становятся огромными, и теперь он по-настоящему паникует.
Почему? Что случилось? Что не так?
Оружие настолько тихое, что мне понадобилось время, чтобы понять, что оно не выстрелило, и я вижу фигуру, высовывающуюся из окна надо мной. Длинная, чёрная и узкая, и конец дула менее чем в десяти футах от человека, который рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня. Шон бросает автомат и тянется к пистолету с толстой черной канистрой на конце ствола. Он быстрый — пистолет находится на достаточном расстоянии от кобуры к тому времени, как гравитация перетягивает первое оружие к концу его ремня.
Шон быстр, но недостаточно. Он никогда не успеет вовремя. Никто не промахнется мимо него на таком расстоянии!
Я дотягиваюсь до ствола пистолета, торчащего из окна, хватаю и дергаю так сильно, как только могу. Тот, кто держит его, отчаянно пытается втащить его обратно и нажимает на спусковой крючок, но он больше не направлен на мою любовь. Выстрел оглушительный, и я знаю, что у меня на руках будут волдыри от накаливания ствола, но мне все равно.
Теперь перетягивание каната с тем, кто держит другой конец оружия, и прием с перетягиванием каната срабатывает. На мгновение я расслабляюсь, упираюсь ногами в стену, а затем тяну изо всех сил. Мало того, что пистолет вылетает из окна, но и извивающееся тело следует за ним, приземляясь на меня сверху.
— Отойди, Кортни! Отойди! — приказывает Шон, но я все еще сопротивляюсь, придавленная тем, кто на меня упал. Упавший на меня сверху — маленький человек. Короткие волосы. Это не женщина. Это всего лишь мальчик.
— Натан! — кричу я так властно, как только могу. — Слезь с меня, сейчас же! — В одно мгновение он прекращает бороться и падает на землю рядом со мной, дрожа от беззвучных слез.
Он не страшный. Он просто... напуган.
— Почему ты это делаешь, Кортни?
Я опускаюсь на колени, беру за руки маленького мальчика и поднимаю его на колени перед собой. Натан смотрит на меня, по его покрытому сажей лицу текут слезы.
— Зачем ты привела его сюда, чтобы убить нас?
— Потому что ты запер ее в гребаном ящике, — отвечает за меня Шон, стоя у него за спиной. Натан вздрагивает, когда Шон дулом пистолета касается его затылка. — Потому что ты собирался выдать ее замуж за грязный, садистский кусок дерьма.
— Мой брат — хороший человек! — кричит Натан, поворачиваясь лицом к Шону с искаженным ненавистью лицом, но замирает после резкого удара по голове стволом пистолета.
— Твой брат? — спрашивает Шон, внезапно преисполненный вежливого любопытства. — Иеремия — твой брат?
— Да, — хнычет Натан. — Он хороший человек. Однажды он станет пророком, когда наш отец вознесется на Небеса. Святой человек. — Теперь слезы текут по-настоящему, а плечи подрагивают. Он так старается быть храбрым.
— О, Натан, — вздыхаю я и обнимаю его. — Дорогой, твой брат — монстр. Он причинил мне боль, Натан. И он собирался продолжать причинять мне боль. Пока это наконец не убило бы меня.
— Но если ты подчинишься... — Мальчик смотрит на меня растерянными глазами. — Кортни, ты должна подчиниться. Это Воля Господа, чтобы ты подчинилась. Ты же женщина. Ты должна быть наказана за грех Евы, за то, что стала причиной падения Адама!
— Малыш? Я не собираюсь никому подчиняться. Я никогда больше не буду собственностью. Больше никогда. — Еще одно крепкое объятие, затем я отпускаю его и встаю.