— В чем-нибудь абсолютно нерастворимом? — предположил Фессье,
— Все без толку. Не везет мне.
— Полгода назад я тоже был совершенным неудачником. Все, что надо было сделать, — поменять имя на Аладдин. Почему бы тебе не назвать свое зелье «Микстура Аладдина»?
— Дурацкая идея, — с отвращением отозвался Макинтайр. — Совершенно дурацкая.
Он поднялся и принялся бродить по комнате, то и дело расплескивая свой универсальный растворитель.
Фессье, одолеваемый острой жалостью к самому себе, испытывал потребность поговорить. Он рассказал Макинтайру о человеке-мандрагоре. Химик отнесся к рассказу не просто скептически, а безразлично.
— Я сказал только, что это универсальный растворитель для некоторых вещей! — пояснил он. — И для силикона тоже. Видишь? Пшик!
— Но…
— Разъело. Ой. Наверное, это окно было тебе нужно. Держи меня!
Фессье возился с дверцами шкафчика, но Макинтайр ухитрился самостоятельно удержать равновесие. Прозрачная глыба была извлечена на свет божий и водружена на попорченный кофейный столик.
— Давай же, убеди эту дубину! — уговаривал Фессье. — Просыпайся, приятель.
Ничего не произошло. Сэм с отвращением опустошил еще один стакан. Некоторое время спустя он с удивлением обнаружил, что сидит в другом углу комнаты, не вполне в ясном сознании, и наблюдает за тем, как Макинтайр разглядывает прозрачную глыбу.
Химик плеснул на нее своим универсальным растворителем.
Фессье внезапно протрезвел. Он вскочил, пошатнулся, сориентировался, бросился к гостю и с силой отпихнул его. Макинтайр плюхнулся на диван с опустевшим флаконом в руке; вид у него был удивленный.
— Я не хотел, — ошеломленно повторял он.
— Нет, — хриплым голосом проговорил Фессье. — Нет… Нет!
Прозрачное вещество вокруг человечка таяло. Растворитель стремительно разъедал его, подбираясь к корявой, похожей на маленький корешок фигурке, которая неподвижно стояла внутри глыбы. Впрочем, это больше не была глыба. Она превратилась в изъеденный, неправильной формы камень, все уменьшающийся и уменьшающийся в размерах.
А потом он снова начал расти.
Одна сияющая грань за другой, кристалл нарастал вокруг человечка. Это не заняло много времени. Мерцающее сияние вспыхнуло и померкло, и на кофейном столике вновь стояла прозрачная глыба в ее первозданном виде, без каких-либо видимых изменений, с маленькой фигуркой, похожей на корень мандрагоры, внутри.
На крошечном сморщенном личике была… ярость. Жгучая ярость, малиновым огнем полыхнувшая в глазках-бусинках. Испепеляющий взгляд переместился с потрясенного Макинтайра на Фессье, затем обратно на Макинтайра. Ярость вспыхнула и померкла. Маленькие глазки потускнели, похожее на корень мандрагоры тельце, на миг, казалось, затрепетавшее пугающей жизнью, обмякло.
В разум Фессье вяло просочилась мысль сверхиГланна.
— Не вышло, — была эта мысль, — опять не вышло. Когда снова настанет час, надо действовать быстрее. Если меня не уничтожить очень быстро, прежде чем я успею приспособиться, уничтожить меня невозможно.
Следом за ней появилась еще одна мысль, медленнее и спокойнее предыдущей:
— Позволяю тебе забыть об этом. Ты подвел меня, но я дарую тебе забвение.
Петроний рассказывает о Сивилле, которую держали в стеклянной бутылке. Она была очень-очень стара. Когда школяры собирались вокруг и стучали по бутылке, они задавали вопрос: «Сивилла, чего ты хочешь?» И Сивилла отвечала: «Умереть».
СверхиГланн не оправдал ожиданий своих создателей. ИГланны наделили его неуязвимостью и приспособляемостью, какой только могли, но иГланны не принадлежали к виду homo sapiens. Им не под силу было дать ему способности, какими не обладали они сами. Они могли лишь усилить таланты собственной расы. Они не обладали воображением. Не обладали творческим мышлением. Возможно, они вымерли потому, что подсознательно не хотели найти способ выжить. Никто и никогда не узнает этого наверняка.
В глубинах подсознания сверхиГланна прочно засел инстинкт самосохранения, молниеносная реакция на непосредственную опасность, приводящая в действие его приспособляемость. Вопреки его собственному желанию.
Он был стар, этот маленький, сморщенный, коричневый корешок мандрагоры, и не способен к творчеству, даже умозрительному. Он хотел умереть. В других континуумах, к которым он имел доступ, и на Земле, на протяжении всей ее истории, он искал орудие, которое мог бы обратить против себя самого. Он не знал, что такое сон. Сивилла в бутылке была очень-очень стара.