Бабца у меня одна на этом свете. Нет, я не сирота, отнюдь, но отношения с родителями я сам свел к удобному для меня минимуму по одной простой причине: их почти никогда не было дома. Мама у меня переводчик, папа у меня член-корреспондент Академии наук и, догадайтесь, пожалуйста, из скольких стран я в детстве получал подарки. Побыв с сыном ровно пару недель, они снова укатывали в очередную командировку по заданию партии, оставляя меня на бабулю минимум на полгода.
Бабуля прошла огонь, воду и медные трубы. Она у меня оперная певица в глубокой заморозке, потому что не просто ушла из театра, где рвала свои голосовые связки в разные стороны, а медленно спускалась по карьерной лестнице, работая после сцены в бухгалтерии, спустя немного времени завхозом, а позже долго металась между местом гардеробщицы и местом билетерши. Остановив свой выбор на продаже билетов, бабуля успокоилась, и все свободное время посвящала мне.
Каждый вечер, когда она возвращалась из театра, я устраивал ей контрольный выстрел в голову, покрывая ее мозги своими тихими рассуждениями о жизни. Я мог бы этого не делать, но она была именно тем человеком, перед которым я мог оказаться без трусов в любом возрасте и потом даже не умереть от стыда.
- Бабуль, это я.
- Конечно, ты, - донеслось из трубки, - Мне, кроме тебя, никто особенно не мешает. Как дела?
И я не удержался, расстроился, выплеснулся, рассыпался перед ней мелким жемчугом, рассказывая о том, что тот, в кого я, похоже, до икроножных судорог влюблен, сегодня объявил, что через неделю у него свадьба.
- Ах, он юх моржовый!
- Бабуля!!!
Мат я терпеть не мог, он из меня вырывался крайне редко, мысленно немного чаще, правда, сейчас не тот случай. А вот бабуля у меня была матершинницей знатной. Но при мне она старалась не выражаться, а если проскакивало, то только в период самого глубокого неуважения к предмету разговора.
- Такой и есть, - припечатала бабуля, - Он к тебе яйца свои подкатывал? Ты же говорил, что было дело?
- Да мне показалось... – мямлил я, - Да не было ничего. Наверное, я придумал.
- Не льсти себе, - бабуля на том конце провода щелкнула зажигалкой, - Если говоришь «наверное», то, значит, было.
- Один раз вместе в лифте ехали, - резонно заметил я, - Он мне руку на плечо положил и пригласил на шашлыки, а я отказался...
- Мудак, - отрезала бабуля, - надо было ехать.
- Баб, я от страха, - нашел я оправдание, - Я ног под собой не чувствовал.
- Горе ты мое, - пропела бабуля, - Отбивать будешь?
- Кого? У кого? – я опешил, - Нет, знаешь, я не рискну. Там, похоже, ячейка общества вызревает. Да нет, баб, я в стороне постою.
- Страдать будешь?
- А у меня есть выход? – обозлился я, - Ты себя послушай! Он уже пир горой в офисе закатил, это же серьезно. Да и потом, знаешь, я никогда не считал, что у меня есть шансы.
Я замолчал, думая, а стоит ли говорить бабуле о том, что случилось около машины. Решил, что скажу. Сказал. Такой одухотворенной я ее не видел лет триста.
- Саша, - твердо сказала она, - У тебя есть еще время. Поверь, он ее не любит. Борись за свою любовь, как умеешь, чтобы не жалеть потом, понял?
- Понял.
Мы расстались друзьями, но я лег спать с мыслью, как будто меня принуждают к чему-то очень неправильному. Ну, типа, ограбить банк. Это ж криминал, хоть и красиво.
Но опасно-то как.
А утром мы с ним словно накануне и не виделись. Борис сидел в обнимку со своим ноутом в кресле и, войдя в наш кабинет, я встретил его хмурый взгляд.
- Доброе утро, - вырвалось из меня, и вчерашняя ухмылка обняла мое лицо от уха до уха.
- Кому доброе, а кому серпом по яйцам, - пробурчал Борис, и я сел в соседнее кресло.
- Голова трещит?
- Нет.
- Долго вчера гуляли?
- Не знаю. Я ушел.
Он не отрывал глаз от экрана, а я не отрывал глаз от него. Желание провести рукой по его лбу вверх, зацепив челку, а потом сбросить ее обратно на лоб было очень сильным.
- А чего ушел?
- Устал.
- А-а-а...
Я играл роль хорошего знакомого, все понимающего хорошего знакомого, не говорящего лишних слов, не пристающего с личными вопросами, молчаливого, спокойного и… равнодушного ко всему кругом. Это было мне не по нутру, это выворачивало меня даже не наизнанку, а гораздо глубже, а после вчерашнего мне хотелось схватить его за плечи и изо всех сил встряхнуть, чтобы нижние зубы перепутались с верхними.
«Что это было вчера, твою мать?»
Мне надо было пройтись, не мог я оставаться с ним наедине и наблюдать, как он водит жалом по клавиатуре. Стиснув зубы, я потянул на себя ручку двери.
- Я к автоматам.
- Иди, - разрешил он, не поднимая глаз.
- «Колу», чипсы, желтую хрень в шоколаде, которую ты всегда покупаешь?
- Не надо.
Я рванул дверь на себя. Да катись ты…
Нет, бабуля, не мой вариант. Спасибо за совет, конечно, но, кажется, я ошибся.
Усомниться в этих мыслях мне пришлось буквально через пару часов, когда девчонки из планового отдела попросили меня снять копии с каждого листа в огромной дерматиновой папке. Я даже обрадовался, схватил этот талмуд в зубы и пошел в приемную, потому что ксерокс был только там.
Секретарша благополучно отчалила в декрет месяц назад, место ее пустовало и все сотрудники беззастенчиво пользовались этим, собираясь в приемной не только для работы, а для покурить-поболтать-порыдать, а пару раз мы даже умудрились там отметить чьи-то дни рождения.
Грохнув папку на стол, я открыл ее и достал первый лист. Хоть какое-то занятие, сил моих больше нет, лишь бы не сидеть там с этим…
А этот уже был у меня за спиной, и не только был, он еще руки запустил мне под футболку. И когда зашел только, я же вроде бы… да какая разница… Он подошел сзади, прижался ко мне грудью, вдавив меня в край стола, и положил голову мне на плечо.
Я успел выставить руки и упереться в папку. Осознание того, что к тебе жмется мужчина, от которого у тебя волосы дыбом встают от наслаждения, пришло очень быстро. Я стоял перед труднейшим выбором: либо катись все оно, я сейчас же разворачиваюсь и присасываюсь к нему в любом месте, либо я отталкиваю его с громким криком: «Ты что, совсем с ума сошел?!!». Но мой злой гений не дал мне возможности выбирать. Он сделал все за меня.
- Са-а-аш… - дунул он мне в ухо, и я невольно приложился щекой к его щетине. Тон теперь был другой, не тот призывно-поддатый, которым он меня накрыл вчера, а спокойный, просящий, извиняющийся.
- Что?
Его ладони поползли по груди, стали гладить, сжимать, тянуть за кожу. Я развернулся у него в руках и вот оно, самое прекрасное в мире лицо, с которого пялятся на меня красивые фисташковые глаза, и губы, которые, я и не думал, что так ско…