Матушка поднимает свечи вверх, и они оказываются прямо над моей головой.
— Как и все женщины, ты любила мужчину и была счастлива. Поэтому — будь благословенна, — продолжает Матушка.
— Будь благословенна! — вторят девчата, а я замираю — то ли от волнения, то ли от страха. Лица окружающих начинают двоиться. Мне начинает казаться, что я нахожусь в какой-то огромной зале, переполненной народом и конца которой не видно.
— Ты носишь в себе ребенка и родишь его, как все остальные женщины! — восклицает Матушка. — Но люди будут указывать на тебя пальцами, потому что ты незамужняя, и ты будешь очень страдать. Поэтому — будь благословенна!
— Будь благословенна! — вторят ей.
— Но ты не сможешь порадоваться своему ребенку! — продолжает Матушка дрожащим голосом. — Чужим людям достанется он, тебе же останется мука вечная. Всю жизнь он будет только сниться тебе, и ты украдкой станешь отмечать дни его рождения; тайком проводишь в первый класс, потом в армию… Всю жизнь будешь вглядываться в лица детей, будешь искать в каждом из них своего ребенка. Муки, подобной твоей, нет даже в аду! Поэтому — будь благословенна!
— Будь благословенна! — повторяют надрывно девчата, и я чувствую, как удушливая волна рыданий подкатывает к горлу.
— А ты, мужчина, видящий в женщине только блудницу, — будь проклят! — бросает зло Матушка, глядя на фотографию Жоры.
— Будь проклят! — подхватывают девчата.
— Манну небесную обещаешь, пока свое не возьмешь, а потом бросаешь женщину! Поэтому — будь проклят!
— Будь проклят! — произносят девчата со злобой.
— А ведь мы не можем без тебя, черт бы тебя побрал! Поэтому тоже будь трижды проклят!
— Будь проклят! — вторит повеселевший уже хор девчат, а одна вдруг и заявляет:
— Ха, не можем! Как бы не так! В мединституте уже делают искусственное оплодотворение!
— Да ну тебя с твоим мединститутом! — урезонивает ее Матушка, оглядывает лукавым взглядом остальных и, снова напустив на себя строгий вид, продолжает: — Венчается раба божия Елена со своей судьбой, от которой ей никогда не уйти и с которой не развестись уже, ибо изменить можно мужчине, а судьбе — никогда! Обмануть можно мужа, и даже полезно, а судьбу — ни-ни! Елена, ты любила этого человека, но он недостоин твоей любви. Поэтому должен сгореть на костре! Впишите его в список приговоренных! — приказывает Матушка Ани и Гене и подносит к фотографии Жоры одну из свечей.
Ани достает фломастер и выводит на ватмане большими буквами: «Жора».
— Елена, давай-ка его сюда, на огонь! — кричит Матушка, и я вдруг прозреваю.
Нет уж, дудки, слишком быстро захотели вы, подруженьки, обвенчать-развенчать меня. Да только не выйдет! Я не знаю еще, как сложатся наши дальнейшие отношения, а вы уже решили все за меня. С какой это стати я буду сжигать фотографию? Где она? Вот! Теперь быстро бежать. Ах вы, злюки! Аттракцион решили устроить! Захотели повеселиться за чужой счет?
Бегу к двери, в спешке наступаю на простыню, спотыкаюсь и так впечатываюсь в дверь, что искры сыплются из глаз. Стаскиваю с себя простыню и, держа ее в одной руке, а Жорину фотографию — в другой, несусь в палату.
Прошло уже двадцать дней с момента венчания. Я все еще наведываюсь в детское отделение, помогаю кормить детей. Читать стала меньше. Ани заставляет меня готовиться к сочинению, а у меня уже нет никаких сил не то что писать, но и думать.
Болезненное состояние, в котором я находилась после истории с Еленой, уже прошло. И теперь, как ни странно, я чувствую себя нормально только в окружении детей. Но стараюсь не привязываться к ним, чтобы не было тяжело, когда их будут забирать. А разлетаются они, надо сказать, очень быстро.
Я все чаще стала задумываться над вопросом: какая разница между этими детьми и остальными, законнорожденными? Никакой. Вся разница в бумажке, которую подписывает райсовет, вот и все. И не преступление ли это — класть на одну чашу весов ребенка, а на другую — какую-то бумажку? Ну чем, чем законнорожденный ребенок будет лучше моего, незаконнорожденного? А еще говорят, человек — царь природы! Какой царь, когда он стал рабом условностей, придуманных им же самим? Царь! Ничего себе претензии. Пусть к себе в первую очередь предъявляет претензии. Еленина мать тоже пусть к себе предъявит претензии. Вспомнила, видите ли, о дочери. Но поздно. Пропела, голубушка, свою дочку.
Мать Елены пришла в тот день, когда я была в детском отделении, как раз кормили детей. Я тогда еще не знала, кто это такая. Лолов вошел с какой-то девушкой лет двадцати пяти и сказал: