— Нет, я не такой, как думают некоторые, — продолжал Жора. — А то, понимаешь ли, учить меня будут, нотации читать. Прямо-таки преступника из меня сделали. Дамянов дважды лекцию читал. Ты, говорит, такой-сякой, попробуй брось девчонку. Я тебя загоню за Полярный круг. Я те дам девчонку губить. Я найду на тебя управу! Будешь у меня камни таскать до конца жизни своей. И все в таком духе. Словом, пообещал я ему, что женюсь, а он не верит, и все. И не разрешает работать в шахте, а там ведь плюс к зарплате еще и шестьдесят процентов премиальных. И квартиру обещали, — закончил Жора и многозначительно посмотрел на меня.
После слов о квартире я невольно прижалась к нему, и он стал рассказывать, как много новых домов построили для работников рудника и какие прекрасные там квартиры.
В селе проводилась какая-то ярмарка. Работали различные аттракционы, тир. Впервые я шла по сельской улице и не стеснялась своего живота. Не только не стеснялась, наоборот даже, мне хотелось, чтобы меня увидело как можно больше людей. Я просто сияла от радости. Мне казалось, самое большое счастье — это быть беременной, и вот так, как сейчас иду я, идти по улице с мужем, и чтобы все оглядывались на нас. Мне так хотелось, чтобы меня увидели сейчас наши девчата или парни из Дома молодежи, и больше всего — та мерзопакостная старая дева, которая не пустила нас на вечер.
Жора предложил пострелять в тире. Я взяла ружье, прицелилась, но не попала.
— Нет, не гожусь на роль убийцы, — засмеялась я и отдала ружье Жоре.
Он тоже не попал в мишень, хотя стрелял раза три-четыре.
— Что-то не везет сегодня, — улыбнулся он виновато.
Я смотрела на фигурки, которые сбивали стрелки, и думала о том, что и в жизни бывает так же, как в тире: выстрелит какой-нибудь стрелок, ранит тебя и превратит в такую же беспомощную фигурку, как эти, на стенде.
— Обещаю тебе, что на следующей неделе все призы, которые здесь разыгрываются, будут моими. — Голос Жоры выводит меня из задумчивости.
— А почему на следующей? — спросила я, и вдруг меня точно током пронзило: почему он говорит о какой-то следующей неделе, ведь мы собираемся пожениться. — Посмотри, какой у меня живот, уже шестой месяц пошел! — сказала я, так и не решившись произнести то, что вертелось у меня на языке, — про женитьбу. — Ведь мы собираемся…
— А мы не сейчас, — говорит Жора с какой-то беспечностью.
— А когда?
— Когда родишь.
— Что-что?
— Когда родишь, — повторил он.
— Ты сумасшедший! Расписываться с ребенком?!
— Зачем с ребенком? Ты же оставишь его здесь?
— Но почему, почему?! — ужаснулась я, и мне показалось, что земля разверзлась подо мной. — Ведь это наш с тобой ребенок. Как можно оставлять его?!
— Слушай, дружочек, — продолжал он осторожно. — Ведь нехорошо получается. Пойдут всякие разговоры. Да и старики — мои и твои, — знаешь ведь, какой это народ. Чего доброго, удар хватит. А потом, для тебя так даже лучше.
Мне стало так плохо, что я оперлась о барьер, чтобы не упасть. Кто-то из стрелков, стоящих рядом, попал в мою мишень — барабан, — и теперь он отбивал дробь, а у меня перед глазами мелькали смеющиеся женские физиономии, которыми была разукрашена карусель. Мне казалось, что все-все, даже эти размалеванные неживые куклы, счастливы и поэтому смеются надо мной.
— Не умеешь стрелять — не берись! — услышала я над собой голос какого-то верзилы, вырывавшего ружье из моих рук.
Потом уже не помню, что было. Помню только, что я кричала как безумная и колотила Жору кулаками по его широкой груди. Потом куда-то провалилась, а когда пришла в себя, почувствовала, что кто-то обрызгивает меня водой и кто-то поддерживает сзади. Жоры не было. Не знаю, откуда взялись у меня силы, но я бросилась бежать. Мне хотелось как можно скорее оказаться в палате.
Вечером, когда все в доме уснули, я сожгла фотографию Жоры и всю ночь проплакала.
— Елена, выйди, к тебе пришли, — обращается ко мне сестра.
Она всегда делает сообщения подобным образом — стоя в дверях, точно жандарм.
Я продолжаю смотреть в потолок.
— Родители твои пришли! — поясняет сестра и уходит.
Только их мне не хватало. Эх, Кина, Кина. Конечно же, это она сказала им, где я. Но я не пойду к ним. Мне они не нужны. Мне никто не нужен. Шастают друг за другом, совесть свою хотят успокоить, мол, не оставили меня в трудную минуту. Нашли дурочку. С какой стати я должна терпеть все это? Мне сейчас ни до кого нет дела. Я сейчас должна думать не только о себе, потому что уже вторую неделю — после случая в тире — кровлю.
— Пойди, — говорит Милка. Мы с ней вдвоем в палате, остальные ушли погулять. — Родители все-таки. Если они не поймут, кто же еще…