Матушка и Гена принимают предложение восторженно. Я тоже соглашаюсь. Лишь одна Ани заявляет, что она отсюда, из Дома, — ни ногой. Просим ребят, чтобы они подождали нас минут десять, пока мы соберем вещи, и поднимаемся наверх.
— Мой сегодня должен все решить окончательно, — говорит Гена. — Вот я и поеду, помогу ему разрешить сомнения.
Входим в палату и начинаем лихорадочно складывать необходимые вещи.
— Леночка, возьмите и меня с собой! — доносится до меня Милкин голос.
— Да ты что, мне и то небезопасно трястись, а тебе и подавно.
— Не могу уже больше лежать колодиной, не могу. Сил никаких нет, — со слезами произносит Милка. — Леночка, очень прошу тебя, возьмите меня.
Смотрю на Матушку, что она скажет.
— Опасно, конечно, но здесь еще хуже, вообще свихнуться можно. А что, пожалуй, если лечь на заднее сиденье, ничего не будет, — говорит Матушка.
Помогаем Милке одеться и выходим из палаты. Гена идет впереди, как разведчик, чтобы не нарваться на кого-нибудь из врачей.
Пикап стоит в стороне, за кустами. Осторожно подбираемся к машине, усаживаемся — и вот уже мчимся по Софийскому шоссе.
Я никак не могу поверить, что в жизни все идет своим чередом. Что люди по-прежнему живут своими заботами и радостями и никто из них даже не догадывается о моих страданиях, о том, что жизнь моя искалечена. Умерла ли я, жива ли — это никого ровным счетом не беспокоит…
Как огромен и в то же время мал мир! Когда ты, маленький человечек, всматриваешься в него, видишь его четырехмиллиардным, а когда он смотрит на тебя, видишь взгляды двух-трех близких тебе душ, тех самых, которым не все равно — жив ли ты, нет ли, хорошо ли тебе, плохо ли. Так кто же для меня эти близкие души? Мать? Отец? Жора? Как же!.. Мне во сто крат ближе и роднее Кина, Матушка, Гена да и все здешние девчата, которые понимают меня и не шарахаются от меня как от прокаженной. Ближе мне и понятнее наш главный инженер Дамянов, который заботится обо мне, старается пробудить человеческие чувства у Жоры, Лолов, который, несмотря на наши закидоны, переживает за нас и старается помочь по мере возможности. И все же, если говорить положа руку на сердце, забота этих людей, их сострадание и сопереживание не могут сравниться и с одной тысячной долей того тепла, которые дают только по-настоящему близкие тебе люди, любимые тобой люди. Ведь у каждого человека есть дом, семья, родные, и, как бы он ни понимал тебя, как бы ни жалел и ни любил, он отдаст предпочтение своим близким, а не тебе. Да, только теперь я поняла, что значит быть одной, то есть уже очень хорошо понимаю Матушку — почему ей бывало так страшно. Да потому, что она была о д н а. В последнее время я тоже довольно часто просыпаюсь с такой мыслью — мыслью о своем одиночестве — и замечаю, что руки мои покоятся на моем животе. Меня не покидает чувство, что тот, кто живет во мне, — единственный, кто спасет меня от одиночества, единственный, кто будет любить меня и кого буду любить я. Он — мой, и уже сейчас я интуитивно чувствую, что должна защитить его, сберечь, поэтому, вероятно, мои руки постоянно оберегают его, живущего во мне.
Сейчас я уже понимаю, что ничто не может разлучить меня с моим ребенком. Я не могу сказать, когда именно пришла к такой мысли, но понимаю, чувствую, что мысль эта — единственно правильная. Возможно, я поняла это, когда была в детском отделении и видела детей, которым не суждено никогда уже увидеть родную мать, а возможно, когда увидела эстрадную певицу, пришедшую за своей дочерью. А может быть, с того самого момента, когда меня стали преследовать кошмары? Мне давно уже снится один и тот же сон. Будто еду я на пикапе, а прямо передо мной стоит мой ребенок и за ним — шестидесятиметровый открытый котлован. Я хочу затормозить, жму на педаль, только машина не останавливается, медленно наезжает на ребенка и толкает его к пропасти…
После приезда Жоры и моих родителей я поняла вдруг, что осталась совсем одна и что мой будущий ребенок — единственная ниточка, которая связывает меня с жизнью…
Огнян сидит рядом, смущенно молчит. Неужели он так любит меня, что готов жениться, несмотря ни на что? Чувствую, как волна теплоты и нежности охватывает меня, и все же понимаю, что я не смогу полюбить его так, как люблю Жору. Привыкнуть, привязаться — да, но не больше… Я, конечно же, хочу, чтобы рядом был родной и близкий мне человек. Хотя при чем тут я. Сейчас мне не о себе нужно думать, а о ребенке.
В последнее время я все чаще задумываюсь над тем, что будет с ним, когда он вырастет. Наверняка дети будут дразнить его подкидышем, будут бить его, не принимать в свои игры. Я припоминаю случай из своего детства. Когда к нашим соседям приезжал на лето их внук Теди, мои родители не разрешали мне играть с ним, потому что у него не было отца. Завидев мальчика еще издалека, я в панике убегала домой. Все остальные ребята в нашем квартале тоже обходили его стороной, а некоторые норовили поколотить. А он, бедняжка, защищался как мог.