— Мы обязательно поженимся после выпускных экзаменов, — с трудом сдерживая слезы, произнесла девочка. — Мы любим друг друга, — добавила она и плача выбежала из комнаты.
— Гена, ты стала такая злая. При чем тут девочка, что ты срываешь на ней зло? В чем она виновата? — укоряла ее Матушка.
— Я, что ли, виновата? Может, я познакомила ее с тем свистуном, за которого она замуж собралась? Молоко еще на губах не обсохло, а все туда же. Дошли до чего! Детсадовского возраста не хватало только, а так — полный ассортимент! Не Дом матери и ребенка, а колония для малолетних преступников — вот на что похож наш дом.
— Будет похож, если семья и школа учат их не тому, чему следовало бы. Так что их вины тут вовсе нет, они не виноваты.
— Не виноваты?! — закричала Гена в истерике. — Этот не виноват! Тот не виноват! Нет виноватых! Я одна виновата!
Она несла какую-то чушь, говорила всякие гадости про нас, а потом вдруг расплакалась, забилась в рыданиях, постепенно перешедших в монотонный плач, который выводил нас из терпения. В последнее время с Геной подобное происходит довольно часто. Она вообще стала совершать какие-то неожиданные, несуразные поступки. Например, однажды собрала в кучу какие-то письма и фотографии и сожгла их прямо на тумбочке, которая стоит у ее кровати. Через несколько дней сожгла во дворе деньги и подарки от Владова. Но самым абсурдным нелогичным было ее поведение в отношении ребенка. Вначале она заявила, что вообще не будет кормить его, чтобы не испортить грудь, а потом, когда ребенок родился, стала кормить не только его, но и остальных детей, так как у нее было очень много молока.
А сейчас ей вдруг пришла в голову мысль о погаче. И ведь ладно бы религиозная была, тогда понятно, или суеверная, а то ведь современная софиянка — и на тебе. Наверное, решила оставить ребенка, поэтому хочет сделать что-нибудь такое, чтобы запомнить этот миг.
Приготовить погач помогла тетя Веса, она и домашний мед принесла. Матушка отламывает от каравая ломти, намазывает медом и раздает присутствующим. В палате собралось много девчат, пришли проводить Гену. На тумбочке стоит букет цветов, а рядом сидит медвежонок — подарок Владова.
Гена еще не окрепла после родов. А были они очень трудные: много крови потеряла. Ей бы еще полежать неделю-две, прийти в себя, но Гена настроилась уйти сегодня же.
Сидим молчим, как на похоронах.
— Пусть будет жива-здорова твоя дочь, — говорит Матушка Гене, а Ани подсказывает:
— Владимира!
— Эти имена остаются у детей до тех пор, пока их не усыновят, — замечает Матушка. — Многие, усыновляя детей, меняют им имена, чтобы настоящие родители не нашли их никогда.
«Значит, моя Елена стала уже Мариэтт или Кристи, ведь ее взяли дипломаты и, видимо, постараются окрестить ребенка на западный манер», — с горечью думаю я.
— А я своему ребенку дам такое красивое имя, такое необыкновенное, что никто и менять не захочет, — говорит Ани. — А когда встречу его, то обязательно узнаю…
— И что же ты ему скажешь, когда встретишь? — спрашивает Гена приглушенным голосом.
Все замирают и смотрят на нее.
— Гена, иди подписывай отказную! — нарушает зловещую тишину медсестра, встав на пороге.
Гена медленно поднимается, берет сумку и направляется к выходу.
— Ну ладно, хватит, — говорит она, словно обращаясь к самой себе, и выходит.
Так, не оглянувшись. Гена доходит до кабинета Лолова, открывает дверь и останавливается. Словно сговорившись. Матушка, Ани и я идем за ней следом.
Гена склоняется над столом и начинает что-то писать.
— Сначала прочти, а потом подписывай, — говорит ей Лолов.
— А меня не интересует, что там написано, — отвечает она.
— Здесь выделены два момента. Первый: данная подпись свидетельствует о твоем добровольном отказе от материнских прав. Второй: твое вмешательство в жизнь ребенка после его усыновления чужими людьми карается законом.
— А можно мне будет приходить проведывать ребенка? — спрашивает Гена изменившимся голосом.
— Нет смысла, — ответил Лолов. — Девочку заберут на днях.
Гена идет в детское отделение. Мы идем за ней на некотором расстоянии и останавливаемся у двери. Сквозь стекло нам видно, как Гена подходит к своему ребенку, долго смотрит на него, затем опускается вдруг на колени и обнимает колыбельку. Глядя на нее, я думаю, что она похожа на распятие.
Вдруг стоящая рядом со мной Ани поворачивается и бежит вниз. Смотрю на Матушку — она тоже плачет.