Я все никак не могу поверить, что, может быть, сегодня или завтра увижу свою маму! Наверное, потому, что столько раз хотел этого, но знал, что это невозможно. Все это оставалось только мечтой. А сейчас я шалею от радости и готов немедленно соскочить с пирамиды, схватить мамин адрес и бежать в Софию — хоть пешком, не дожидаясь тети Елены. Но надо быть осторожным, чтобы не испортить все дело. Шкембо и Трынди продолжают щипать и щекотать меня, но я не обращаю на них внимания. Скорей бы уже мой номер, а потом только видели меня в этой проклятой богадельне… Может быть, когда-нибудь и приеду навестить детдомовцев, но уже с мамой. Пусть лопнут от зависти!..
— Что ты мычишь? — слышу вдруг голос Ганева, оборачиваюсь, и в это время он зверски щиплет меня за ногу. — Что ты мычишь, паршивец?!
И тут до меня доходит, что подошел мой номер. Малышня закончила петь, и наши повернулись ко мне и ждут, когда я начну ужасное стихотворение о маме. Но теперь стихотворение это не кажется мне ужасным, а, наоборот, очень даже хорошим. Начинаю читать и представляю себе, что рассказываю его своей маме. Смотрю в толпу зрителей и вижу, что тетя Елена вытирает платком глаза… Все, конец стихотворения, прочитал! Теперь эти несчастные подкидыши постараются во что бы то ни стало сбросить меня со своих плеч, как мешок. Дудки! Шкембо и Трынди уже отскакивают в стороны, но я-то знаю их номера, быстро наклоняюсь и прыгаю вниз. Падаю, но не с такой высоты, как того хотели Шкембо и Трынди. Ганев заметил мое падение (все идет по разработанному нами с Жорой плану). На сцену выходит мандолинный оркестр, который закрывает нас от публики, и она не видит, что происходит дальше. Ганев показывает Шкембо и Трынди кулак, идет ко мне, чтобы помочь, и я — ковыль, ковыль — ухожу со сцены.
— Иди полежи на траве. В эстафете не побежишь, — говорит Ганев и отправляется пасти остальных, кто был занят в художественной пирамиде, иначе половина из них умотает и некому будет принимать участие в его эстафете, в соревнованиях «Бег в мешках», в перетягивании каната, в ориентировании с завязанными глазами и других его любимых идиотских играх.
Медленно отчаливаю за эстраду, ковыляю к воротам. Если кто и увидит меня, так ведь сам Ганев отпустил! И все же если идти по дорожке, то все заметят, здание стоит на возвышенности. Вот это мы с Жорой не учли. Соображаю, что лучше всего идти вдоль ограды, чуток пригнувшись, так никто не заметит.
— Никто тебя не видел? — поинтересовался Жора, как только я возник в дверях пионерской комнаты.
— Еще чего! — отвечаю гордо и смотрю на Миру, которая вся сжалась от страха. — Ты посторожи! — приказываю ей, а сам с Жорой направляюсь наверх.
Он сует отмычку в замок, вертит ее туда-сюда, но дверь не открывается.
— Дай-ка я попробую!
Но Жора по-хозяйски вытаскивает отмычку, заглядывает в замочную скважину и, не обращая внимания на мою просьбу, произносит:
— Не похоже, чтобы секрет был… Иногда в замки вставляют специальные штуки, и тогда невозможно сунуть с внешней стороны ни ключ, ни отмычку, у нас дома такой. Здесь другой, но дверь почему-то не открывается.
Я беру у Жоры отмычку, пытаюсь просунуть ее и упираюсь левой рукой в дверь, для опоры, а она вдруг открывается.
— Дверь была открыта! — чуть не кричит Жора. — Просто невероятно!
«А вдруг в кабинете кто-нибудь есть?» — думаю я. Ноги подкашиваются от страха, но в это время Жора распахивает дверь настежь, и мы вваливаемся в кабинет директрисы. Честное слово, если бы не Жора, я бы, наверное, убежал.
Выглядываю в окно. Отсюда хорошо видна сцена. Мандолинный оркестр во главе с Герганой Африкой играет народные мелодии. На дворе — ни души. Порядок.
Оглядываюсь по сторонам, но ничего похожего на картотеку не нахожу. На столе у директрисы лежат какие-то бумаги, авторучки, календари, вазочка стоит. Справа целая стенка книг! До чего же хочется покопаться в них, но обстановка не позволяет. Заглядываем в шкаф — полно какого-то барахла: рулоны картона, краски, рамки для портретов, пустые горшки, чего только нет, но картотеки не видно.
— Вот она, Ачи! — восклицает Жора.
Бросаюсь к нему. Жора сидит на корточках перед низеньким шкафчиком, на котором стоит телевизор. Я заметил этот шкафчик еще раньше, но не знал, что одна из его стенок, которая сделана из планок, — дверца и что открывается она, если нажать на нее сверху. Жора приоткрыл дверцу только наполовину и теперь пытался открыть до конца. Не долго думая, я наступил на дверцу ногой, и она провалилась куда-то вниз с ужасным грохотом. В шкафчике мы увидели множество синих и зеленых папок, на корешке каждой были написаны имена.