— Наверняка в алфавитном порядке! — подсказал я.
— Ясное дело! — отозвался Жора нервно. — Любая картотека в алфавитном… Так. Ангел. Ангел… Вот!
Жора вытащил одну из папок, раскрыл прямо на полу. Я уселся рядом, и мы стали ее разбирать. Свидетельство о рождении, медицинская карта. Это меня не интересует. Так, а что здесь написано? Ага. «Родители. Отец — неизвестен». Хм! Как это «неизвестен», когда он был гитаристом в студенческом оркестре? Значит, мать скрыла все? А что это в скобках написано: «может быть, студент». Может быть, может быть… А собственно, какая разница? Важно, что написано о моей маме. Вот-вот, ага: «Мать: Ани Монева Гайтанджиева, студентка второго курса, факультет славянской филологии, ед. гр. н….»
— Это единый гражданский номер, — поясняет Жора. — Запиши его.
Какой длинный номер. Целая цепочка цифр. А вот и адрес: «София. Бульвар Витоша, 25…» Сердце мое вот-вот выскочит! Витоша, двадцать пять, Витоша, двадцать пять…
— Ты записывай эти данные, — Жора сует мне в руки авторучку и блокнот, — а я Мирины буду искать.
Пока я переписываю свои данные, Жора продолжает рыться в папках.
— Полное ее имя Владимира, — напоминаю я, — знаешь?
— Нет, не знаю. Спасибо, что сказал, — отвечает он с усмешкой.
Он садится за стол директрисы и начинает выписывать к себе в тетрадь что-то из новой папки. Я уже покончил с перепиской и продолжаю обследовать папку дальше. А вот и декларация, подписанная моей мамой, что отказывается от меня. «Как она могла?» — невольно думаю я.
— Жора!
— Чего?
— А давай уведем декларацию, в которой мать отказывается от меня!
— Правильно! Надо увести! — соглашается мой друг. — Такой декларации вообще не должно быть. Декларацию Мириной матери тоже уведем!
Кошмарики! С ума можно сойти от радости! Так и хочется расцеловать Жору. Других документов в папке нет. Поставим ее на место. Выглядываю в окно. Гергана Африка со своим оркестром покидает сцену. Теперь выходят участники композиции «Цветы Родины», в которой Мира тоже участвует. А если кто хватится, что ее нет?! Что она там делает внизу? Наверное, от страха сердце у нее давно в пятках…
— Жора, ты как, заканчиваешь?
— Сейчас. Оказывается, Мирин отец — большая шишка. Директор чего-то, не могу разобрать только чего. Запишем его домашний адрес, может пригодиться. Так. Улица Славей, шесть.
— А матери?
— Уже записал. Драголевцы, улица Я. Мухлова, восемьдесят. Так, теперь заметаем следы и бежим.
Кладем на место Мирину папку и пытаемся закрыть шкафчик, но он не желает закрываться. Члены композиции уже пропели «Моя страна, моя Болгария, к тебе вернет меня любовь…». Гергана Африка прочла стихотворение «Я — маленький болгарин», а мы с Жорой никак не можем закрыть эту проклятую дверцу. Он трахнул по ней ногой, я пытаюсь ухватить ее, но она уходит вовнутрь — и все. Снова подхватываю ручку, тяну ее на себя, и вдруг дверца легко побежала вверх. Ура! Порядок. Теперь можно выметаться. Шмыг-шмыг — по коридору, по лестнице. А вот и Мира — на своем боевом посту.
— Все в порядке. Мира, — спешу успокоить ее. — Никто не появлялся?
В ответ она только качает головой. Видно, совсем ошалела от страха. Теперь остается вернуться незамеченными на свое место и постараться вытерпеть как-нибудь этот праздник до конца, а потом уже и тетю Елену обработать, чтобы она взяла нас к себе на выходные.
— Браво, дружок! — сказала тетя Елена, когда мы как ни в чем не бывало подошли к ней. — Очень хорошо рассказал стихотворение о маме.
Я только было открыл рот, чтобы ответить ей, как Жора тут же влез: мол, таланты надо поощрять, и за это тетя Елена должна взять нас с Мирой к себе на выходные.
На этот раз мы все втроем уселись в салоне «скорой», чтобы в дороге поговорить о дальнейших наших планах сколько влезет, хотя и страшно хотелось сесть рядом с тетей Еленой, посмотреть на приборы. А обсудить нам еще нужно было многое. С утра мы не могли словом перемолвиться. Ганев замотал своими маршировками и песнями. С этими ихними праздниками совсем здоровья не осталось… А потом еще Мира. Как начала расспрашивать про свою мать: какая она, как ее зовут, почему не поженилась с отцом, почему оставила ее… Почему, почему, почему… Как раскрыла во-о-от такую пасть — слова не мог сказать.
Но теперь уже досада на Миру прошла. Я радовался, что уезжаю из этого гадюшника. Вот только Матушку жалко. Почему она расплакалась, когда мы уезжали? Неужели догадалась, что мы можем больше не вернуться? Если честно, я тоже чуть было не разревелся. Ведь ближе ее у меня до сих пор не было никого! Так хотелось сказать ей, что мы не забудем ее, что часто станем навещать… Кроме Матушки, мне еще было жалко Гергану Африку. Ей страшно хотелось поехать с нами… Когда она схватила Миру за руку, я подумал: все, конец! Пропало все! Стоило только Мире попросить тетю Елену взять Гергану с собой, как она согласилась бы. Но Мира повела себя молодцом, даже вдруг какая-то злая стала… Хорошо, Ганев показался. Как начал командовать, Гергана и побежала, как заяц, строиться в шеренгу… Тогда мне ее было жалко еще больше…