— А чему ты смеешься?
— Да так, смешно… Когда взрослого называют котиком — смешно.
— Это ведь шутя.
— Так это был папа? — спросил я. — Почему… почему ты ничего не сказала обо мне?
— Видишь ли, разговор с Парижем стоит очень дорого… И пока я объясню ему все, куча денег набежит…
— Но ведь он говорил из какого-то посольства.
— Ты же большой мальчик и сам понимаешь, что это не телефонный разговор, так ведь?
— Да, да. Извини, мама, — согласился я, и она обняла меня, прижала к себе и стала гладить по голове.
— Мой мальчик, если бы ты только знал, сколько дум передумала я о тебе, сколько слез пролила… Часто ночами я просыпалась оттого, что слышала твой голос, мне казалось, будто ты зовешь меня: «Мама, мама…»
— Я на самом деле звал тебя, мама, но ты почему-то все время убегала от меня… Часто утром Матушка говорила, что я кричал во сне! Наверное, тогда ты и слышала меня…
— Наверное, мой мальчик, наверное, — прошептала мама, и я понял, что она расстроилась, а мне так хотелось, чтобы она была веселой. Поэтому я сделал вид, что мне очень весело, и крикнул:
— Да, я же хотел побить тебя в «не сердись»!
— Ох, совсем забыли! — улыбнулась мама.
Естественно, я побил ее, и не один, а все три раза. Каждый раз после того, как мы заканчивали кон, я вставал, кланялся и говорил: «Не сердись, человечек», а мама целовала меня и отвечала: «Не сержусь, человечек», и мы начинали новую партию.
— Да я и профессора побью! — сказал я маме немного погодя. — Говорю тебе, что я аб-со-лют-ный чемпион мира по этой игре. Нет человека, который бы играл лучше меня…
— Да, если удастся уговорить его, — ответила она. — У него все нет времени.
— А чем он так занят? Ведь профессор должен только все знать, и ничего больше.
— Рисовать должен, — сказала мама, и мне снова стало смешно, как тогда, когда она целовала трубку.
— Ха, да разве рисование — это работа? Нарисует одну картину и, пока рука отдыхает, сыграет со мной партию в «не сердись». Для разнообразия… А что он делает с этими картинами?
— Продает… Или в комнатах развешивает…
— И сколько стоит одна картина?
— По-разному.
— А эта, например? — показал я на большую картину, которая виднелась в окне террасы.
— Около двух тысяч левов.
— Тогда ему ничего не стоит купить мне самые дорогие кроссовки! — обрадовался я. — Тетя Елена купила Жоре такие красивые…
— Кроссовки и я могу тебе купить, — засмеялась мама. — Найти бы только… А если в обычных магазинах не будет, купим в валютке.
— В валютке? У тебя такие деньги… — обрадовался я еще больше, потому что слышал от Жоры, что в таких магазинах на какие-то другие деньги можно купить все что угодно. Как-то Жора привез мне шоколад — пальчики оближешь. А жвачку какую! На сто километров растягивается. — Так у тебя есть такие деньги?!
— У профессора есть.
— А он добрый?
— Естественно.
— А у тебя есть его фотография? Я хочу посмотреть на него.
— Здесь нет. Фотографии в Софии.
— Он молодой?
— Не очень.
— Почему? Вы же с ним вместе учились. Ты-то вон какая молодая и красивая…
— Он… просто он учился несколькими годами раньше меня…
— Так он же был музыкантом, и вдруг — художник!
— Такое бывает. Я тоже сначала училась одному, а потом поступила в Художественную академию.
— Так ты художница?
— Академию закончила.
— И рисуешь картины?! — Я чуть не умер от гордости.
— Рисовала когда-то… Сейчас профессор рисует, — помолчав немного, сказала мама.
— А ты начни рисовать снова. Я буду помогать тебе. Могу нарисовать лес, солнце, дома, космонавтов, луну… Много чего могу нарисовать. А если ты меня еще и подучишь немного, я еще больше научусь…
— Пусть лучше профессор рисует, а мы будем тратить его денежки, — подмигнула мама. — Это куда приятнее… Да и… он не хочет, чтобы в доме было два художника.
Жаль. Мне так хотелось, чтобы моя мама была известной художницей. Но ничего. Отец художник — это тоже хорошо.