Не знаю, как оценил Михаил Шолохов немой, черно-белый фильм «Тихий Дон», снятый в 1930 году студией «Союз кино». В фильме играют, если не ошибаюсь, будущие знаменитости нашего кино Э. Цесарская – Аксинья и А. Абрикосов в роли Григория. Я с большим наслаждением смотрю эту киноленту. В ней сохранен в титрах удивительный колорит казачьего говора, крестьянских привычек и обычаев. К сожалению, в последующих уже цветных и озвученных версиях «Тихого Дона» этот колорит утерян.
Мне думается, Михаил Александрович запретил мне его снимать во время экскурсии в Британский музей просто потому, что не любил фотографироваться. Среди найденных ящиков писателя один полон фотографий на рыбалке, во время бесед с делегациями, посещавшими его родную станицу. Есть фото – Шолохов играет в карты со своими знакомыми. Этот ящик с фотографиями писатель счел неинтересным.
Однако его облик невысокого, молодцеватого мужчины, с короткими усиками знаком миллионам советских людей. Его выступления на сессиях Верховного Совета были яркими, завораживающими, приправленными известными с детства казачьими прибаутками. Я запомнил одно его выступление, вызвавшее бурю аплодисментов. Он критиковал, иронически улыбаясь, советских бюрократов. Это короткое появление писателя на трибуне показывали в очередном выпуске «Кинохроники». Показали, как оратору хлопали в ладоши члены Политбюро, министры, сидевшие в президиуме. Все они были депутатами. Я хорошо помню эту речь Шолохова, так как находился в гостевой ложе в зале. Тогда в группе «известинцев» я работал над речами депутатов, представлявших все братские республики и крупные области СССР. Мы помогали исправить стилистические погрешности, если требовалось, сократить длинные речи. Заготовки депутатов начинались сообщением о достигнутых успехах. Далее, в пространной критической части отмечались недостатки в хозяйственной и культурной жизни. В конце депутаты заверяли партию и правительство, что выполнят решения очередного съезда КПСС.
Много лет я жил на Сивцем Вражке, в небольшой комнате с одним окном. Из окошка был виден на углу Староконюшенного переулка многоэтажный красивый дом старинной постройки. В этом доме была квартира Михаила Александровича. В ней он редко появлялся. Только наездом из станицы Вешенская. Часто гуляя по Староконюшенному, я гадал, не встречу ли великого писателя. Увы, лишь однажды я увидел его выходящим из двери подъезда. Я ускорил шаг. Подошел, когда Шолохов садился в ожидавшую его автомашину. Приблизился, поклонился ему. Лондонский «знакомый» меня не узнал. Жаль! В Лондоне любительской кинокамерой я успел снять короткий сюжет. Михаил Александрович вместе с супругой и сыном выходят из советского посольства и направляются на прогулку в Гайд Парк.
СТИХИ, ПЕРЕВОДЫ
Моя мать Мария Степановна, в молодости крестьянка, внучка крепостной, была рада, что два ее сына заканчивают десятилетку. Как-то она сказала: «Хватит, детки, я помогала вам в учебе. Завтра ухожу на курсы медсестер. Вот вам деньги, будете ходить обедать в заводскую столовую». Мать отказывала себе в обновках, покупала нам книжки, классиков литературы. Однажды она принесла в дом толстенный том, страниц семьсот. Они были пропечатаны мельчайшим петитом. На обложке значилось: М. Ю. Лермонтов. Полное собрание сочинений. Цена – 3 р. 50 к. Переплет – 40 к. Государственное издательство, 1930 год. Я был тогда подростком, но погрузился с головой в волшебный мир поэзии. Лермонтов стал для меня на всю жизнь любимым поэтом. И я начал пробовать писать, как я говорил, стихосложения. Ибо их содержание было наивным.
Первое напечатанное стихотворение появилось в многотиражке «Ильичовец», принадлежавшей заводу имени Владимира Ильича, как и пионерлагерь, где я провел лето и сотворил что-то про пионерский горн, барабан и яркое солнце. Второе стихотворение опубликовал в многотиражке авиаучилища в Ленинграде. Оно рассказывало о лыжном походе курсантов и о неудачнике, пришедшем последним на финиш. По-настоящему я стал писать на войне. Два стихотворения были опубликованы во фронтовой газете, где литературным отделом заведовали или печатались там наши маститые поэты. Некоторые стихи я помещал в «Боевые листки», которые мне поручал выпускать политрук эскадрильи. А большинство сокровенных стихов я читал в узком кругу однополчанам. Помню, что читал наизусть, не записывал и со временем позабыл. Их было около 140. Вспоминаю отдельные названия и строчки. Например, как проклинал танцы, когда приходилось громко-громко играть на баяне одни и те же фокстроты и танго. «Вы посходили с ума, вы потеряли разум: Танцы – это чума, это – зараза. Ну, поглядите сами! Словно баранов стадо бьете друг друга боками и … рады».