========== 01 ==========
Комментарий к 01
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Кто бы мог подумать, что чужие вопли могут быть приятны для моих ушей? Антониус был прав: при правильном подходе любого человека можно превратить в животное, для которого существует только один инстинкт – выживание.
При всем желании я не мог бы сказать, сколько дней нахожусь в своей темнице. Минуты, часы, дни, недели – все давно слилось в болезненную бесконечность, прерываемую лишь кратковременными передышками, когда моему телу позволяют восстановить силы.
Я в аду. Я в тюрьме, где даже стены давно оглохли от нечеловеческих криков тех, кому не суждено выбраться отсюда.
Шесть камер, расположенных по кругу. Шесть клеток, в которых нам суждено мучительно умирать, стеная и задыхаясь в луже своей крови. В охране несколько человек, и все они - озабоченные садисты, которых заводит причинять людям боль. Главный над всеми – Антониус, высокий жилистый мужчина с почти благородной внешностью; сразу и не скажешь, насколько прогнила его душа.
Это он когда-то первым придумал воплощать с заключенными свои самые больные фантазии, а остальные с воодушевлением подхватили эту идею. После первой же недели «под присмотром» Антониуса я, корчась от боли сломанных ребер, назвал его Люцифером и не ошибся – где ад, там и все его приспешники. Рвут, травят, ломают.
Морщусь, когда секундную случайную тишину разрывает новый вопль Джоанны Мэйсон: ее клетка через одну от моей, и, если прижаться к толстому стеклу, ограничивающему камеру, то можно увидеть край ее темницы. Мы – подопытные крысы, брошенные на растерзание душевнобольным охранникам.
Я бы и рад заткнуть уши, чтобы отгородиться от ее криков, только это не слишком помогает. Стенания и плач – излюбленные звуки на вкус нашей охраны, и они щедро делятся ими с теми, кто ждет своей очереди на расправу. У Люцифера железное правило – «часы всегда показывают полночь»: пытки движутся только по часовой стрелке от первой камеры, в которой заточили рыжеволосую Победительницу из Четвертого, и по кругу ко мне – последнему и любимому «мясу» Антониуса.
Вынужден признать, что Джоанна самая стойкая из нас: несмотря на всю боль, она не молит о пощаде, а раз за разом сыпет проклятиями на головы мучителей. К сожалению, они смешиваются с ее беспомощными вскриками, со стонами оргазмов охранников и ударами плетей об ее поруганное тело.
Вероятно, было бы лучше, если бы Джоанна плакала, как Энни – вот кто никогда не сопротивляется. Покорно принимая все, что ей уготовано, Креста похожа на безумную куклу, которая давно отрешилась от бренного мира. Антониусу не нравится покорность, ему подавай погорячей, и именно поэтому чокнутую девушку обычно избивают и уходят, а Джоанне приходится еще и выносить домогательства со стороны мужчин.
– Что б ты сдох, сука! – не сдается измученная Джоанна, а я различаю поворот ключа в замке ее камеры.
Невольно сжимаюсь всем телом, а изнутри, из затравленной души, поднимается волна противной дрожи.
Животный страх.
Я отлично знаю, что камера между мной и Джоанной пустует: прошлый жилец не выдержал пыток и на днях преставился. Для меня это означает только одно – я следующий.
Антониус выходит в центр круга, на обозримое всеми пленниками пространство, и, заправляя рубаху в штаны, поворачивается ко мне, плотоядно улыбаясь:
– Радуйся, Мелларк. Сегодня эта сучка отработала за вас двоих, тебя я трахать не буду, отдыхай.
Остатки былой гордости требуют послать его к черту, но сильно обострившийся в камерах инстинкт самосохранения не дает словам сорваться с губ: сглотнув слюну, которая мешает дышать, я благодарно киваю.
На самом деле к сексуальным контактам Антониус принуждает только женщин, меня и еще одного парня, имени которого я не знаю, он не трогает. Иногда я даже удивляюсь, почему: мы все для него не люди, а лишь куски живой плоти. Тела, ломая которые, он получает удовлетворение.
Отворачиваюсь к стене, прикрывая глаза, и думаю о том, что надо поспать. Тишина вокруг слишком редкая штука, а спать под оглушительные вопли просто невозможно. Однако Антониус еще не ушел: он гремит чем-то металлическим, и я снова смотрю в его сторону. Там, где он стоит, находится нечто вроде склада инструментов для пыток: несколько столов и металлических стеллажей, заваленных щипцами, шприцами, ножами, тисками… Перечислять можно до бесконечности, но от этого только хуже. С большинства орудий даже не смыта кровь предыдущих жертв, они валяются на всеобщем обозрении, безмолвно напоминая о своей опасности.
В руках у Люцифера кандалы – четыре крупных обруча с колечком на каждом. Эти штуки смыкают на руках и ногах заключенных и закрепляют на цепи, которая есть в каждой камере. Человек оказывается на привязи, почти без движения, скованный и беспомощный.
Удостоверившись, что я наблюдаю за ним, Антониус произносит:
– А ведь сегодня у нас с тобой юбилей, Мелларк.
Я напрягаюсь, не решаясь даже предположить, что это может быть за праздник и как мы его отметим.
– Ты гниешь в этой камере уже два месяца, а до сих пор жив…
У меня возникает недоброе предчувствие – уже проверено, что почти за каждым словом мучителя есть скрытый смысл. Что это будет? Новая извращенная пытка? Меня будут резать? Или срывать кожу с пальцев ног? Располосуют спину причудливым узором, сплетенным кончиком кнута?
– Я пригласил гостей, – громко говорит мой враг и взмахом руки указывает в сторону узкого коридора – прохода, который ведет к свободе… или приводит сюда: в последний приют для тех, кто стал неугоден президенту Сноу.
Два охранника выходят из тени, волоча худое женское тело.
«Еще одна игрушка для похотливого урода», – думаю я, но внутренний голос неприятно урчит. Что-то не так.
Голова девушки опущена вниз, темные волосы грязными сальными прядями рассыпались по плечам, а по ее рукам размазана едва подсохшая кровь. Я выпрямляю спину, стараясь рассмотреть пленницу получше, – она кажется отдаленно знакомой, но я отказываюсь ее узнавать. Не хочу в это верить.
– Куколка, открой личико, – командует Антониус, обращаясь к девушке, но та никак не реагирует на его игривый приказ.
Нахмурившись, он кивает своим подчиненным, и один из них, с силой дернув девушку за волосы, поднимает ее голову вверх. Стон застревает у меня в горле: Китнисс выглядит полубезумной и, кажется, даже не осознает, где находится.
Я соскакиваю со своего места и бросаюсь вперед, с разбега врезаясь в толстое стекло, разделяющее нас. Бью кулаками по прозрачной поверхности, выкрикиваю ее имя, но Китнисс реагирует заторможено: она медленно обводит взглядом камеры и даже не останавливается на мне.
Стоит охраннику разжать руку и выпустить ее волосы из своих пальцев, она снова роняет голову.
– Пустите ее! – кричу я, но мое внезапное отчаянье вызывает у Люцифера только приступ смеха. Гнусного, не обещающего ничего хорошего смеха.
– Кажется, куколка плохо стоит на ногах? Мы ведь не дадим ей упасть?– ехидничает он, поднимая выше кандалы, которые все еще держит в руках.
Он вертит их, демонстрируя мне, наслаждаясь моей растерянностью и вспышкой непокорности, но я не смотрю на мучителя – только на Китнисс, похудевшую, избитую. Но еще живую.
Антониус отдаляется от стола с инструментами для пыток и подходит к камере, которую я вижу лучше всего, – она точно напротив моей. Щелкнув выключателем, он зажигает лампу, расположенную в темнице. Это тоже часть игры: все камеры обычно погружены во мрак, кроме одной – той, в которой в данный момент кого-то пытают.
Он открывает клетку, и его помощники втаскивают в нее Китнисс. Ее бросают, как тряпичную куклу, прямо на пол возле дальней стены. Различаю слабый стон, вырвавшийся у нее, а охранники уже поднимают вверх ее тонкие руки, соединяя их кандалами с цепями. Ноги Китнисс тоже оказываются зафиксированными – в случае опасности она беспомощна.
Я наблюдаю за происходящим, затихнув и затаив дыхание, а сердце мучительно сжимается, боясь увидеть продолжение.