Все то время, пока нас с Джоанной заставляли признаваться в сокровенном, Китнисс стояла с нами на сцене, и я впервые был благодарен тому, что она не может говорить: прячась за моей спиной, рядом, но не касаясь, она искала моей защиты, и я давал ей ее, как мог.
– Пит, – Джоанна шипит, угрожая, но не нападая. – Слушай, мне тоже жаль, но Сойка съехала с катушек, даже ты не можешь отрицать этого.
Я сжимаю кулаки, сдерживая злобу. Так происходит всякий раз, когда кто-то решается называть Китнисс сумасшедшей: мне хочется вцепиться говорящему в шею и душить его, пока он не возьмет свои слова обратно.
– Прекрати так говорить, – предупреждаю я.
– Это ты прекрати делать вид, что все в порядке, – спорит Джоанна. – Лучшее, что ты можешь сделать, смириться и сдать ее в психушку.
Резко поднимаюсь, переполненный гневом, который едва контролирую. Глубоко вздыхаю, стараясь не обрушить на подругу по несчастью свое негодование, и провожу рукой по волосам.
– Никуда я ее не сдам. Китнисс останется со мной!
– Ты такой же псих, как она? – Победительница тоже оказывается на ногах, испепеляя меня взглядом.
Мы оба на грани того, чтобы наговорить друг другу кучу вещей, о которых потом пожалеем. Неожиданно Джоанна смягчается.
– Пит, она боится тебя. Она боится всех. А страх… – девушка снова садится, – когда-нибудь она перережет тебе сонному глотку, просто чтобы посмотреть, как ты будешь дергаться, умирая!
– Джоанна, прекрати! – рявкаю я, почти срываясь. – Это мое дело, и я готов рискнуть.
Она хмурится.
– Ладно, если бы ты один рисковал! Мне вот совершенно не хочется жить с психичкой! Я их на своем веку повидала!
– В каком смысле? – удивляюсь я, поворачиваясь к ней лицом. – С чего бы нам всем жить вместе?
Победительница отмахивается от меня.
– Завтра тебе Койн все сама скажет, и пусть никто не говорит, что я не умею держать язык за зубами.
Я озадачен ее словами, но спорить бесполезно: почти сразу Джоанна скрывается между рядами палаток, а я, растерянный, возвращаюсь к себе.
***
Китнисс приходит спустя час или около того. Мы уже знаем свои роли: я пристраиваюсь на кровати, а она на кушетке, которую я настоял притащить сюда. Она забирается под одеяло и затихает, все так же, как всегда, неотрывно следя за мной взглядом. Мне кажется, это уже становится частью меня: знать, что Китнисс за мной наблюдает. Это странно. Но это же дает мне надежду, что все наладится: я не знаю причину, но я нужен Китнисс. Значит, я буду рядом.
Доктор Меллер приходит к нам до наступления сумерек. Она меняет мне повязку, а я тяну шею, чтобы получше все рассмотреть: рана на животе почти затянулась – остался еще воспаленный, но не опасный для жизни шов.
– Если все пойдет хорошо, через пару дней я уберу нитки, – говорит мне врач, и я не скрываю своей радости по этому поводу.
Взгляд Китнисс печален и задумчив. И, мне кажется, полон сожаления.
Когда очередь доходит до нее самой, Китнисс садится ко мне спиной, вынуждая врача обойти кушетку. Она снимает бинты с ее шеи, обрабатывает рану. Я даже не пытаюсь выгнуться и посмотреть, понимая, что мне, очевидно, этого не позволено.
После всех процедур доктор Меллер уходит, оставляя меня и Китнисс наедине. Я долго молчу, но все-таки решаюсь начать разговор:
– Китнисс?
Я зову ее, хотя кожей чувствую, что она смотрит на меня.
– Ты можешь не отвечать, я не заставляю, но…
Собираюсь с духом и, садясь на койке, спрашиваю:
– Твои кошмары… В них ты видишь меня?
Она тоже садится на своей кушетке, а темные волосы приходят в движение, подчеркивая белизну свежей повязки.
Я никак не научусь не пялиться на рану Китнисс: при каждом взгляде на белоснежный бинт я прокручиваю в голове варианты того, мог ли я что-то изменить. И чувство вины не отпускает меня, как я ни стараюсь: я мог бы. Если бы умер до того, как на первой Арене объявили Победителя.
Китнисс опускает голову, размышляет, и мне все становится понятно без слов: я снюсь ей. Я причиняю ей боль, являясь в видениях.
Вздыхаю и уже собираюсь извиниться за то, что задал свой вопрос, но Китнисс наконец смотрит на меня и качает головой.
«Нет».
Долю секунды я сомневаюсь, но мне так невыносимо хочется верить, что Китнисс не видит во мне врага и что ее страх и нежелание прикосновений — это не отказ от меня и моих чувств, что я хватаюсь за ее «нет», как за спасительную соломинку.
– Спасибо, – шепчу я, и Китнисс кивает.
***
К вечеру следующего дня, как и предсказывала Джоанна, Койн вызывает нас к себе.
В присутствии всего нескольких свидетелей нам сообщают, что новое правительство решило принять во внимание наши заслуги перед делом революции и учесть понесенные потери. В качестве посильной помощи троим выжившим после пыток Победителям выделяют дом в Седьмом дистрикте, вдали от посторонних, где мы сможем восстановить силы.
– Спокойное тихое место, – говорит Альма Койн. – Идеально для тех, кто не жаждет постороннего общения.
Это она о Китнисс, но я не против. Если Китнисс станет лучше в лесной глуши, я готов ехать хоть сегодня.
– Так себе идея: запереть меня в одном доме с психованной, – спорит Джоанна, возвращаясь к нашему с ней разговору. – Раз уж я выбралась из лап одного психопата, снова рисковать не хочу!
Я снова злюсь, но сдерживаю себя. Койн и Победительница долго спорят, и, к моему удивлению, президент отступает. Теперь мы с Китнисс будем жить вдвоем, а Джоанну поселят отдельно.
Я рад и взволнован одновременно: я и Китнисс вместе, без посторонних. Это или наш шанс помириться, или… мы навсегда останемся заложниками, запертыми в одной клетке.
***
Когда вечером мы с Китнисс укладываемся спать, я чувствую ее беспокойство. Она долго не может найти удобного положения, переворачивается с боку на бок и, наконец, встает, откинув одеяло, и идет к столу.
Я остаюсь неподвижным, делая вид, что сплю: что бы Китнисс не задумала, не хочу ей мешать. Тем не менее, из-под опущенных ресниц я вижу, как она склоняется над столом, что-то пишет на листке и, резко обернувшись, словно решаясь на что-то, стремительно подходит ко мне, останавливаясь всего в паре шагов от моей койки.
Понимаю, что она ждет моей реакции, и открываю глаза, решая, что притворяться бесполезно: скорее всего, Китнисс и не думала, что я сплю, – мне редко удается ее обмануть.
Она стоит прямо передо мной и на уровне груди держит листок, на котором я с замиранием сердца читаю:
«Ты видишь меня в своих кошмарах?»
Ловлю ее напряженный взгляд и решаю, что врать бессмысленно.
– Да, Китнисс, я вижу тебя в кошмарах.
Она тяжело вздыхает, опуская записку, и больше не смотрит на меня.
– Я постоянно тебя вижу, – собираюсь быть откровенным до конца. – Так было всегда: больше всего на свете я боялся тебя потерять. И до сих пор боюсь.
Ее губы дрожат, Китнисс расстроена, и мне невыносимо хочется ее обнять, но она не делает попыток приблизиться, а я не решаюсь напугать ее больше, чем есть.
Минуту она стоит в нерешительности, но все же разворачивается, собираясь уходить. Этот момент особенный, и я осмеливаюсь спросить:
– Ты меня ненавидишь? После всего… что случилось?
Китнисс не поворачивается ко мне, доходит до своей кровати и забирается под одеяло.
Этой ночью я почти не сплю. Исподтишка наблюдаю за Китнисс: она лежит спиной ко мне, и хотя я не вижу ее лица, мне кажется, что сегодня кошмары к ней не приходят.
Просыпаюсь с первыми лучами солнца и сразу же бросаю взгляд на вторую койку. Она пуста.
Резко сажусь, паникуя, и с трудом сдерживаю себя, чтобы тут же не броситься на поиски Китнисс. Только в последний момент краем глаза замечаю клочок бумаги, лежащий возле моей подушки. Аккуратным женским почерком на нем выведено короткое, но бесконечно важное для меня признание:
«Я тебя не ненавижу».
Отзывы и кнопочка “нравится”?))