Время тянется, Китнисс тоже голодна и жалуется на головную боль. Мы почти не разговариваем, потому что это и не нужно – и она, и я знаем, что стоит над Капитолием сгуститься сумеркам, Люцифер и его прихвостни вернутся, чтобы воплотить свои угрозы в жизнь.
Я не переживу сегодняшнюю ночь – он обещал. А Китнисс?.. Я вздрагиваю, когда она начинает тихо петь, в полумраке и почти звенящей тишине ее голос кажется чистым и проникающим в душу.
Пепел легок и светел.
Я не заметил, как время прошло.
Чары силу теряют и превращают жемчуг в стекло.
Как пусто в душе без миражей, без волшебства.
Мы здесь лишь на миг, пусть он звучит,
Словно слова молитвы.
Все, кроме любви, вся наша жизнь так далеко.
Слезы рисуют дорожки на моих щеках, когда Китнисс подходит и ложится рядом, сама кладет голову мне на колени. Она прикрывает глаза, а ее губы все еще шевелятся, произнося последние слова.
Я, я не один, но без тебя просто никто.
Мои пальцы касаются ее нежной кожи, глажу Китнисс по лбу, по щекам, прячу за ухо прядь выбившихся волос. Ее руки снова обхватывают живот, поглаживая его. Я почти уверен, что внутренние органы повреждены.
Эта клетка станет нашей могилой.
Тишина, и только мерное дыхание задремавшей Китнисс нарушает полное беззвучие окружающего меня мира.
Мы под землей, спрятаны ото всех под слоем камня и отгорожены стеной охраны.
Наши тела искалечат и изуродуют, душу вывернут наизнанку, кромсая ее на мелкие куски.
Китнисс всхлипывает во сне, на кончиках ее ресниц блестят не высохшие слезы.
Секунды, которые, кажется, остановили свой бег, по-прежнему безжалостны, – ночь приближается, как и час расплаты.
Я слышал крики Джоанны, когда Антониус и остальные насиловали ее. Звонкий голос Победительницы до сих пор временами звучит в ушах. Китнисс не переживет подобного. Она слишком чистая, слишком светлая. Антониус сломает ее…
Одной рукой я глажу Китнисс по волосам, а второй сжимаю в пальцах свою подушку. Спину ломит, хорошо бы прилечь. Перевожу взгляд на грязно-серую наволочку, в которую укутана подушка. Кое-где пятна крови. Все вокруг меня в крови.
Это начало агонии.
Из клетки нет выхода. Смерть стоит у прозрачной стены, я уже вижу ее оскал и слышу, как рвется ткань на рубашке Китнисс, оголяя ее хрупкое тело. Над ней надругаются, заставят пройти через унижения и страдания.
И все равно убьют.
Тупик. Беспросветная мгла.
Выхода нет. Костлявая с косой уже на пороге.
Крепче сжимаю в руке подушку и поднимаю ее с кровати. Переношу через голову Китнисс, аккуратно положив ее ей на грудь. Китнисс не просыпается, только недовольно морщится, отчего ее брови почти сходятся на переносице.
Я не знаю другого способа спасти ее.
– Я люблю тебя, – шепчут мои губы. – Больше жизни люблю…
Подушка опускается на лицо Китнисс, и я придавливаю ее сверху, перекрывая доступ воздуха. Китнисс мгновенно просыпается и дергается, ее руки взлетают вверх, накрывая мои ладони, а острые ногти впиваются в мою кожу.
Давлю сильнее, напрягая колени и приподнимая их, пытаясь вдавить Китнисс в подушку снизу. Различаю ее сдавленные попытки вдохнуть, глухой хрип и отчаянно громкое биение сердца. Не отпускаю – на моей стороне преимущество: Китнисс не ожидала нападения.
Мои кисти кровоточат, разодранные ее ногтями, а руки уже дрожат от напряжения, но Китнисс все не затихает – она урывками хватает воздух и не прекращает борьбу за свою жизнь.
Секунда. Еще секунда. Мгновения, которые заканчиваются громким вздохом Китнисс – мои нервы не выдерживают, и я отпускаю подушку, позволяя Китнисс скинуть ее. Она сразу же оказывается на ногах, отскакивая в сторону.
Я не двигаюсь, не пытаюсь догнать ее.
– Пит! – вскрикивает Китнисс, прокашлявшись и едва обретая способность ровно дышать. – Ты! Ты пытался убить меня!
Не оправдываюсь, прижимая к груди злосчастную подушку, и утыкаюсь в нее лицом. Выхода нет. Тупик. Тупик.
Я не вижу, что делает Китнисс, вокруг стоит давящая тишина, а я различаю только редкий стук своего ноющего сердца.
Не верю сам себе, когда понимаю, что теплая ладонь Китнисс ложится на мое голое плечо.
– Пит? – зовет она, но я не реагирую. – Пит!
Я не могу посмотреть на нее. Что я скажу? Я жалок и подавлен. Я ведь действительно пытался ее убить, отнять жизнь у единственного существа на свете, без которого я не смогу жить.
Я слаб. Я ничтожен.
– Пит!
Китнисс дергает меня за плечо, заставляя повернуться в ее сторону. Она вырывает из моих рук подушку и швыряет ее куда-то в сторону. Поднимаю на нее обреченные глаза, плохо вижу из-за пелены слез.
– Не смей так делать! – грозно говорит она, я нерешительно моргаю. – Я запрещаю тебе выбирать за меня, понял? Ты не имеешь на это права! – она толкает меня, ощутимо ударяя кулаком прямо в язвы на предплечье. Потревоженные раны отзываются адским пламенем, охватившим руку, но это спасительная боль: сосредоточившись на ней, я немного прихожу в себя.
Смахиваю с глаз слезы, различая, наконец, лицо Китнисс. Она не плачет, смотрит с осуждением.
– Прости… – шепчу я.
Китнисс соскакивает с места.
– Ты собираешься умереть здесь? – спрашивает она. – Собираешься позволить Антониусу добить тебя там, где Сноу не смог?
– Мы оба покойники… – слабо спорю я.
Китнисс злится. Не понимаю, откуда в ней, такой хрупкой, столько внутреннего огня, который распаляет и ее саму, и, кажется, добирается до меня.
– Я не сдамся, – заявляет она. – Когда-нибудь весь этот ад закончится, нас оставят в покое, отпустят…
– Нет! - я тоже начинаю злиться, встаю следом за ней. – Никто нас не отпустит, Китнисс! Оглянись! Мы заперты в клетке! Заперты навсегда!
Она подлетает ко мне, с силой толкая в грудь. От неожиданности я отступаю назад, упираясь спиной в холодную каменную стену.
– Даже если так, даже если мы погибнем здесь… Не смей сдаваться раньше времени! Не смей!..
Внезапно ее огонек гаснет, и Китнисс переходит на шепот.
– Не смей…
Она плачет, я обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе. Китнисс покорна, не скидывает моих рук.
Мы обречены, но если она готова бороться, я буду бороться вместе с ней. До конца.
До последнего вздоха.
***
К ночи никто не приходит. Я растерян, Китнисс удивлена. Что это, новый, более изощренный способ насилия? Ожидание неизбежного, растянутое и оттого еще более напряженное?
Минует день, за ним следующий. За все это время в камеры не заглянул ни один охранник. Это становится все меньше похоже на случайность: или нас всех решили уморить голодом, или наверху – на столь желанной и недосягаемой свободе – что-то происходит.
Вчера я слышал раскаты грома, отголоски которого добрались и до наших подземелий. Китнисс считает, что это не гром, а взрывы. Я не настолько оптимист – месяцы лишений начисто отбили у меня веру в светлое будущее.
Стараясь сберечь силы, никто из заключенных не общается между собой: нас не тянет на разговоры и обсуждение происходящего, каждый лежит на своей койке и молча коротает оставшиеся дни.
Временами Китнисс различает чьи-то голоса и крики, но ни я, ни Джоанна ничего не замечаем: у Джо повреждено левое ухо, а у меня вторые сутки не прекращается сильнейшая головная боль, так что я просто неспособен сосредоточиться на чем-то.
Почти все время я рядом с Китнисс: держу ее за руку, дотрагиваюсь до волос или, как сейчас, пристраиваюсь вдоль ее тела, когда она спит, обнимая за талию. Сама она ведет себя отстраненно – не касается меня первой, не пытается обнять или даже сказать что-то ласковое.
Ей снятся кошмары, и я знаю, что мой образ преследует ее в этих снах. Для ее незащищенной души насилие, совершенное над телом, оказалось слишком тяжелым ударом. Ночами Китнисс плачет, а я делаю вид, что крепко сплю, чтобы не стеснять ее своими неловкими извинениями, но сам, бывает, часами лежу, упершись взглядом в ее затылок и чувствуя, как родное тело содрогается от слез.