Тяжело раненых, больных, тех, кто совсем обессилел, заталкивают в машины и немедленно увозят. «Ходячих» строят в колонну. По бокам эсэсовцы, охранники с собаками. Колонна движется через город. Здесь много разбитых домов. Угловатые громады их выглядят мрачно… Улицы узкие, прямые, но замусоренные камнем, осыпавшейся штукатуркой. Населения почти не видно. Это — Каунас.
Колонна миновала город, вышла на окраину. Люди напрягают последние силы. Скоро ли конец? Неизвестно. Но надо выдержать.
Луговому очень трудно. Он поддерживает Пашку. Парень дважды терял сознание, но Луговой тормошит его, тянет дальше и дальше.
— Петр Михалыч, брось… — шепчет Пашка, — все равно не дойду.
— Иди, слышишь, иди и молчи, — хрипло отвечает Луговой. А ноги заплетаются все сильнее, они будто чугунные. Много ли еще идти, где же конец?
Неожиданно в голове колонны раздается громкий смех. Человек смеется пронзительно, визгливо. Луговой стискивает зубы. Он узнает солдата из своего вагона. Неужели сумасшедший солдат тоже попал в колонну? Но не успел Луговой подумать об этом, как щелкнул выстрел — смех оборвался. Сумасшедший больше никогда не засмеется.
Впереди — большой холм. Чем ближе подходят к нему люди, тем огромнее он кажется. Дорога никуда не сворачивает — упирается в эту гору. При виде ее люди еще ниже опускают головы. Разве мыслимо подняться им на холм? Это невозможно. Сил совсем не осталось.
Луговой чувствует, как у него опухли ноги. Он оглядывается по сторонам. У края дороги стоит серая, припорошенная снегом каменная плита. На ней можно разобрать надпись: «VII форт».
Надпись очень лаконична, Но что скрывается за словом «форт»? Какое-то неясное предчувствие новой беды все сильнее овладевает людьми.
Дорога обрывается. К холму ведет узкая лестница. Пленных выстраивают в две шеренги. У многих из них такое ощущение, будто эта лесенка — последняя в их жизни, огромный холм поглотит все.
— Равнение! Живо, живо… — звучит команда. Шеренги вытянулись длинной лентой. Эсэсовцы начали проверку. Военнопленных считают. Время тянется так медленно, что минуты кажутся часами. Наконец подсчет окончен.
Открылись железные ворота и поток измученных, оборванных людей устремился в темнеющий проход.
Огромный холм известен был жителям Каунаса, как древнее хранилище пороха, созданное еще во времена Петра Первого. Долгие годы обширные помещения, находящиеся внутри холма, зацементированные и выложенные красным кирпичом, совсем не использовались, в нижний ярус просачиваются грунтовые воды. Они совсем непригодны для жилья. Но гитлеровцы предназначили форт для военнопленных.
Луговой и Пашка попали в боковую «комнату». От других помещений она отличалась тем, что была значительно меньше по своим размерам. В комнате уже теснилась большая группа людей. Они — тоже военнопленные, прибыли сюда раньше. Люди лежали на досках, настланных прямо на цементный пол. Здесь постоянно стоял отвратительный запах.
Но в этот вечер выбившиеся из сил Луговой и Пашка, едва опустившись на доски, забылись тяжелым сном. Однако долго спать им не дали. В помещение вошел эсэсовец. Вместе с ним был пожилой человек, одетый в старое зимнее пальто. Он был бледен и, видимо, очень устал.
— Встать! — громко раздалась команда.
Эсэсовец показал на своего спутника.
— Врач.
Сказав врачу несколько слов по-немецки, он вышел. Врач подождал, пока за эсэсовцем захлопнулась дверь, раскрыл свой баул, достал бинты, вату, медикаменты.
— Прошу подойти, кому нужна помощь… — Голос у врача тихий, он хорошо говорит по-русски. Военнопленные глядят на него с недоверием.
— Прошу… — повторил приглашение врач. — Я такой же, как и вы, только цивильный… Медикаментов мало. — Он указывает на свой баул: — Это последнее.
Луговой тихонько толкает Пашку и выступает вместе с ним вперед. Врач осторожно снимает с руки Алексеева грязный бинт, смотрит на нее. Лицо у Пашки сереет, он стискивает зубы. В ране копошатся короткие белые черви.
— Это спасло вас, молодой человек.
Пашка молчит. Затем смотрит на Лугового. Но Петр Михайлович стоит к нему боком — взгляд его обращен на человека, лежащего недалеко от двери. Человек — в темной стеганой куртке. Стеганка порвана, из нее кое-где торчит вата. На ногах грубые прохудившиеся ботинки, засаленные обмотки. Человек сильно зарос щетиной, но он не старше Лугового, ему лет сорок — сорок пять. Заметив пристальный взгляд Лугового, человек тоже внимательно посмотрел ему в глаза, слегка кивнул головой.
Между тем, врач, окончив перевязку, негромко сказал: