— Слушаем вас, — настойчиво напомнил Рамке.
— Я уже ответил. Мне ничего не известно. Я ничего не могу сказать вам и в отношении Органова.
Луговой окончательно пришел к выводу, что главная цель допроса — Органов. В душе Луговой обрадовался: гестаповцы ведут дознание не о подпольщиках, значит о их существовании враги не знают. Но тут неожиданная радость сменилась тревогой за Аркадия Родионовича. «Если он подвергался пытке — выдержал ли? А я должен выдержать… все вынести!»
Мысли Лугового снова прервал тот же голос: Рамке что-то сказал фельдфебелю.
Долговязый Ганс тщательно скрутил руки Лугового и начал привязывать его к креслу.
Луговой не сопротивлялся, это бесполезно. Тишина, повисшая в кабинете и нарушаемая лишь пыхтеньем фельдфебеля, действовала на нервы. Лугового невольно охватил страх. Где-то далеко в бараке находятся товарищи. Многие сейчас не спят, думают о нем, возможно, ждут.
— А теперь идите! — эти слова относились к фельдфебелю. Долговязый Ганс ушел.
— Господин Луговой, нам приятно находиться в вашем обществе, — с издевкой сказал эсэсовец, — но у нас нет времени ждать, пока вы соизволите заговорить.
Луговой коротко ответил:
— Нам не о чем говорить.
— Вы поймите! От вас самих зависит ваша жизнь… Если хотите знать, то сообщаю вам, что Органов был сговорчивее.
Луговой и на этот раз ничего не ответил эсэсовцу. Он не сомневался в стойкости Аркадия Родионовича и был убежден, что Органов не выдал своих товарищей.
Оберст-лейтенант терпеливо продолжал:
— Послушайте, Луговой, вы понимаете, что жизнь человеку дается только один раз… Вы, я уверен, были на войне, не раз видели смерть и должны особенно ценить эту штуку — жизнь! — Рамке повысил голос: — Учтите, я могу сейчас и отнять у вас эту самую жизнь и оставить… — Оберст-лейтенант посмотрел в глаза Луговому. — Попробуйте мне поверить. Обещаю вам изменить ваши теперешние условия… Но за это вы расскажете мне все об Органове. Все, что знаете. Вы укажете, где хранятся его записи. А они у него были. Мне известно, он их вел. Решайтесь, я гарантирую, что о вашем сообщении, кроме нас, никто не узнает. — Оберст-лейтенант покосил глазами на Шницлера. — Этот… — Рамке презрительно поморщился, — ни черта не понимает по-русски. Будьте благоразумны, господин Луговой, говорите…
Луговой выдержал взгляд эсэсовца.
— Повторяю мне нечего вам сказать.
Майор Шницлер, не понявший ни слова из этого разговора, все же заметил, как потемнело лицо Рамке. И гестаповец словно взбесился, он с кулаками подскочил к Луговому:
— Русская свинья… шнеллер… — он замахнулся. Рамке успел отвести кулак майора. Сохраняя хладнокровие, оберст-лейтенант по-немецки процедил:
— Зачем? В двадцатом веке человек изобрел много нового. Вот видите. — Рамке взял со стола шнур, воткнул штепсель в розетку, а оголенную часть провода поднес к обнаженной руке Лугового.
— Будете говорить? — с угрозой в голосе еще раз спросил эсэсовец.
Луговой с презрением посмотрел на гитлеровца.
— Нет!
Оберст-лейтенант побледнел… было заметно, как под кожей его щек заходили желваки, он впился взглядом в лицо пленного. С секунду он стоял неподвижно, затем рывком прижал провод…
Луговой дернулся всем телом, тишину кабинета разорвал страшный нечеловеческий крик. Майор Шницлер застыл на месте. Он нередко истязал людей сам, но такой страшный звук, вырвавшийся из горла человека, услышал впервые. На лице майора появилось недоумение, потом он выжал из себя какое-то подобие улыбки, деланно засмеялся. Страшный крик услышал и фельдфебель, находившийся за дверью кабинета. Ганс в страхе попятился дальше от двери. Только эсэсовский офицер, оберст-лейтенант Рамке, по-прежнему остался невозмутим.
— Пока достаточно, — хладнокровно произнес он и отключил провод от электрической сети.
Голова Лугового, только что неестественно запрокинутая на спину кресла, упала на грудь. Лицо сделалось серым. Рамке приказал вызвать врача. Отойдя к небольшому столику, он закурил сигару, выпустил кольцо дыма и уже спокойно сказал:
— Очнется, повторим. Русский большевик должен заговорить.
Шницлер отвел глаза в сторону. В словах Рамке не было прежней уверенности. Чувствовал это и сам Рамке и злился еще сильнее. Он знал, что коммунисты, если этого требует партийный долг, умеют молчать, их не сможет заставить говорить никакая сила. И все же Рамке тешил себя надеждой побороть Лугового. Но действовать эсэсовец решил теперь иначе…