— Или устали сильно?
— Опасно нам входить в город видишь, в шинелях мы, — Луговой действует уже открыто — одинокая женщина не опасна в поле. И он почему-то сразу подумал, что женщина окажет им помощь. Родная русская речь, прозвучавшая в поле, вселяет уверенность.
— Садитесь. — Немного подумав, добавила, — а лучше ложитесь, я прикрою дерюгой.
Перед самым въездом в город женщина спросила:
— Куда вас?
— Не знаем…
— Как не знаете? — не поняла она. И Луговому показалось, что он даже заметил удивление, отразившееся на ее лице.
Между тем проехали первые домики. Маленькие и узкие улички пустынны. Одинокие прохожие не обращали внимания на подводу. Женщина стегнула лошадь.
— Скоро полицейский час.
«Полицейский час?» — только теперь беглецы по-настоящему поняли, что без знакомых, без знания литовского языка в городе не продержаться и одного дня. «Что делать?!» Размышляя, Луговой не заметил, что подвода остановилась недалеко от большого одноэтажного особняка, обнесенного высоким забором.
— Подождите меня, — обернулась возница к седокам; — Поставлю лошадь, может найду, куда вас спрятать на ночь.
«Она сказала — спрятать — значит все поняла». — Луговой посмотрел в глаза незнакомой женщине.
— Спасибо… — прошептал Луговой.
Она ничего не ответила. И только, когда люди сошли на дорогу, тихо сказала:
— А благодарить меня незачем, — и поправила на голове платок.
— Сама горе мыкаю. В работницах я, у здешнего лавочника. Он, ирод, в прошлом году купил меня у немцев на вокзале. А везли нас от самого Смоленска. Всех подруг растеряла. Слава богу, в Германию не попала.
Она дёрнула за вожжи и отъехала к воротам…
Прошло полчаса. В переулке тихо, он будто заснул. Фонари, с глухими козырьками, покачиваясь на столбах, тускло мигают. Вокруг почти сплошь одноэтажные, островерхие домики, прячась за палисадники и заборы, они как будто не подают признаков жизни. Окна наглухо закрыты ставнями: жителям в это время запрещено появляться на улице.
А женщины все еще нет. Луговой начал опасаться, не случилось ли с ней что-нибудь? Он устало провел рукой по лицу, закрыл глаза.
— Не нравится мне все это… — шепчет Соколов.
— Подождем еще, — отзывается Луговой, а про себя думает: — «Что, если лавочник заметил нас?..»
— Петр Михалыч, может, пойдем в другое место? — нетерпеливо спрашивает Пашка. — Постучимся, авось, пустят переночевать.
Луговой отрицательно качает головой: — «Значит Пашка тоже сомневается», — заключает он и хочет что-то ответить, но в эту минуту ворота открываются.
— Скорее, идите. — Женщина показала рукой во двор: — Вон тот сарай, видите? Бегите в него, — торопит она.
Сарай оказался просторным, каменным. Половину его занимали дрова. Они сложены штабелями и поднимаются под самый потолок. В углу стоят огромные сани-розвальни. На них какое-то тряпье. Ознакомившись с помещением, беглецы залезли в сани.
Первым уснул Пашка. Луговой лежал с открытыми глазами. Вскоре он услышал, как кто-то подошел к сараю, постоял у двери. Щелкнул замок.
— Петро, не ловушка ли это? — прошептал Соколов. «Значит не спит», — подумал Луговой и тихо ответил:
— Не знаю…
Больше они не разговаривали.
Солнечные лучи проникли в окно. Луговой проснулся. В нос ударил аромат свежего сена Он повернул голову — рядом с сеном — тряпье, прелая и порыжевшая от времени обувь. В памяти сразу возникают слова: «Проклятый барахольщик, лавочник…» Луговой быстро подошел к двери. Она закрыта.
— Я уже проверял… — коротко бросил Соколов.
— Почему не разбудил?
— А зачем? Замок-то висит снаружи.
Луговой сел рядом с товарищем:
— Я думаю, что это не западня. Женщина не могла обмануть.
— Смотри, Петро, пропадешь ты со своей верой!
Луговой ничего не ответил. Он знал, что не сможет сейчас убедить товарища. Собственно говоря, у него и доказательств нет, однако сейчас поздно уже сомневаться в порядочности женщины. Каким-то внутренним чутьем он угадывал, что ей можно верить.
Проснулся Пашка. Он сбросил с себя ворох одежды и принялся рассматривать раскиданное на санях барахло.
— Петр Михалыч, взгляните, какая шикарная куртка. На ва-а-те. — Он вертел в руках очень старую и засаленную рабочую телогрейку. Осмотрев ее со всех сторон, снял с себя шинель, примерил ватник.
— Вот здорово… Будто на меня шили!
— Ей-богу, красота! — продолжал восторгаться он. — Эх, кабы можно было взять!
— Да, шинели необходимо сменить на гражданскую одежду, подумал Луговой, но тут внимание его привлекло легкое поскрипывание снега под чьими-то осторожными шагами. Луговой вместе с товарищами быстро и бесшумно отпрянул в глубь сарая. Дверь чуть приоткрылась и в сарай проскользнула женщина.