"Ладно, окрестят, за этим дело не станет", - думал, улыбаясь собственным мыслям, старый ученый. Ему хотелось, чтоб его позднее детище носило имя, похожее на человеческое. "Мсье Бомо" - так называл он пока что в дневнике эксперимента Большой Мозг. То, что находилось в лаборатории, в нижней камере опытной установки.
Уже дважды Михмих имел честь беседовать с Мсье Бомо. К сожалению, обе беседы были крайне непродолжительны: первая длилась всего две минуты, вторая три минуты семнадцать секунд. В этом-то и состояла теперь самая большая трудность: как удержать Мсье Бомо, как продлить его жизнь? Сначала казалось, что главное уже сделано, принцип найден, а продление каждого из сеансов вопрос, в сущности, количественный, технический. Хотя бы до десяти минут! Михмих решил, что обнародует свое открытие лишь тогда, когда научится удерживать Мсье Бомо по крайней мере десять минут. Но выяснилось, что пути к этому очень сложны. Найти их пока что не удавалось.
* * *
Открывая собственным ключом дверь лаборатории, Михмих взглянул на примелькавшуюся за многие годы табличку: "Биохимическая лаборатория профессора М. М. Грачева". Он не был тщеславен, но не без удовольствия подумал: "А табличку-то им придется через несколько лет сменить. Напишут: "...имени профессора М. М. Грачева". Впрочем, почему "профессора"? Возможно, что "академика". Вполне возможно".
Васька, спавший возле батареи, поднял голову ему навстречу. Внимательно следил за Михмихом, пока он ходил по лаборатории, а когда он сел за стол, встал, сладко потянулся, подошел на своих мягких лапах, вспрыгнул на колени, с колен на стол и сел с таким видом, который мог означать только одно: "Ну что ж, работать - так работать".
Кот, собственно, был общефакультетский, сперва чаще всего его можно было встретить в буфете, там Михмих с ним и подружился. Несколько раз, обходя факультет, кот заглядывал в лабораторию, а потом и вовсе переселился сюда.
Кроме Васьки здесь бывала иногда - к счастью, недолго - тетя Дуся. Она была непоколебимо уверена, что университет существует лишь вследствие недоразумения, по недосмотру начальства, что молодым здесь "совершенно зазря голову всякой юрандой забивають". При ее появлении Васька фантастическим образом исчезал. Пока тетя Дуся убирала, ни за одним шкафом, ни в одном из закоулков лаборатории Михмиху обнаружить кота не удавалось, но после ее ухода он появлялся откуда-то как ни в чем не бывало. Поскольку долго Михмих ни разу не видел их обоих одновременно, он, рассуждая логически, предположил, что либо это одно существо, способное превращаться то в противную бабу, то в очень славного кота, либо это два существа, отношения которых в прошлом чем-то настолько омрачены, что одно из них предпочитает не встречаться с другим. Михмих склонялся ко второму из этих предположений.
В том, что это так и есть, он убедился, когда наконец увидел их одновременно. Васька в этот раз почему-то потерял бдительность и получил такой предательский удар ногой, что отлетел в дальний угол лаборатории. На вопрос: "Зачем вы это сделали?" - тетя Дуся коротко ответила: "Пусть знает". Тон ее ясно говорил о том, что она была бы не прочь пополнить знания и самого профессора.
Когда Михмих сказал ей однажды: "Тетя Дуся, не надо шваброй по установке! Я ведь просил вас не делать этого, здесь уж я как-нибудь сам", - она размахалась еще ожесточеннее и ответила: "У меня швабра чистая, не то что ваша паршивая кошка! Тварь поганая!" Михмих почувствовал, что от нее несет водочным перегаром.
Правда, пол после уборки выглядел свежее и чище, но ни одного прибора нельзя было найти на обычном месте. Михмих давно отказался бы от услуг тети Дуси, если бы не боялся, что, обидевшись, старуха подстережет где-нибудь Ваську во время его экскурсий по факультету и выместит на нем свою злобу. Михмих и без того всегда тревожился, когда кот выходил на прогулку.
Но сейчас тети Дуси не было, Васька мирно сидел на столе, можно было спокойно поработать. Как всегда, Михмих начал с того, что достал из портфеля дневник эксперимента (он никогда не оставлял дневник в лаборатории) и стал перечитывать самые важные записи.
"Вторник, 9 апреля, 10 часов. Итак, я решился дать в нижнюю камеру удар такой силы, от которой любой обычный мозг сразу бы погиб. Невольно зажмурившись, я нажал кнопку... И Бомо ожил! Нет, скажем точнее: родился! Все датчики свидетельствовали о нормальной жизнедеятельности Большого Мозга. Заработал самописец энцефалографа, поползла энцефалограмма... Записываю, пока ничего не забыл, наш разговор:
Я: Приветствую тебя, Бомо!
Он: Здравствуй.
Я: Как ты себя чувствуешь?
Он: Отлично. Никаких отклонений от нормы.
Я: Ты знаешь, кто ты?
Он: Да.
Я: А кто я?
Он: Ты - биохимик. Профессор биохимии. Михаил Михайлович Грачев. Ты совершил открытие, равного которому еще не было в твоей жизни.
Я: Ну, ну, Бомо, не надо комплиментов. Будем говорить, как мужчина с мужчиной. Впрочем, ты сказал о моей жизни, только о моей. Разве в жизни других ученых бывали открытия подобного значения? Если такое бывало, Бомо, то не часто!
Он: Пока еще трудно сравнивать. Если уж говорить, как мужчина с мужчиной, то сравнивать еще рановато.
Я: Ты прав, Бомо, ты совершенно прав. Разреши мне задать тебе несколько вопросов.
Он: Задавай.
Я: Назови мне формулу каротина.
Он: Це сорок, аш пятьдесят шесть.
Я: Верно. А каким уравнением теория относительности определяет соотношение энергии и массы?
Он: Е равно эм це квадрат. Где це - это скорость света в вакууме.
Я: Да, да, конечно. Прости, что я сомневался... А к какому семейству относятся мангусты?
Он: Вы относите их к виверовым. Думаю, что вы ошибаетесь.
Я: Вот как?! Почему же?
На этом разговор оборвался: Бомо не ответил. Я увидел, что энцефалограф не работает, вспомнил, что уже несколько секунд замечал перебои в его работе, но, увлеченный разговором, не понимал, что это значит.
Такой вот дурацкий вышел разговор. Он продолжался ровно две минуты, с 9.00 до 9.02. По времени это не так уж мало для первого сеанса, на большее я на этот раз и не рассчитывал. Но простить себе не могу, что не разработал заранее тематики разговора, не подготовил вопросов. Видимо, несмотря на точность всех теоретических построений, я до сегодняшнего утра не вполне верил в успех, боялся сглазить, спугнуть предстоящий успех такой деятельной подготовкой. И вот от радости, от волнения повел себя так, будто беседую со второкурсником, принимаю экзамен. Многолетняя привычка сказалась, что ли? Конечно, надо было выяснить, как он мыслит, что знает, как проявляется все, что я заложил в кладовые его памяти, но - не таким же примитивным способом!
Аппаратурой голос Бомо не зафиксирован. Записан мой голос, в одном месте четко слышно даже мурлыканье Васьки (он сидит возле самого магнитофона), и больше - ни звука. Вспомнил, что голоса Бомо действительно не было: я воспринимал его ответы не слухом, а непосредственно мозгом. Наверно, и ему мой голос совершенно не нужен, достаточно обращенной четкой мысли. Проверю во время следующего сеанса".
Михмих задумчиво погладил кота, сразу же благодарно взмурлыкнувшего, внимательно прочитал всю энцефалограмму, подклеенную на следующих страницах дневника, перевернул еще несколько страниц и углубился в чтение записи, посвященной второму сеансу.
"Вторник, 16 апреля, 10 часов. Сегодня я снова беседовал с Бомо.
Я: Здравствуй, Бомо. Слышишь ли ты меня, если я не произношу своих слов вслух?
Он: Да, слова, произнесенные вслух, не нужны мне. Слышать-то я не слышу, но мне вполне достаточно мыслей, которые ты обращаешь ко мне. Я воспринимаю их даже раньше, чем ты их формулируешь.
Я: Вот и отлично. Я давно мечтал о таком собеседнике.
(Мы беседовали в полном безмолвии, и только тут я сообразил, что это затруднит мне последующую запись. В прошлый раз мне ведь приходилось вспоминать только его реплики, а свои я списывал с магнитофона, что служило мне и канвой всей беседы. Без этого легко можно что-то забыть, упустить. Поэтому в дальнейшем я произносил свои реплики вслух, хоть для Бомо это и не нужно.)