Егор, ошеломленный этой лавиной информации, покачал головой:
– Нет.
– И напрасно. Очень помогает пиариться без больших финансовых вливаний. Ты только попробуй и очень скоро оценишь все преимущества этого способа. Все Штаты и вся Европа сидят в твиттерах, а там люди зря тратить время не привыкли.
На стенах через большие промежутки висели небольшого формата картины в скромных рамах. Увидев одну из них, Егор, удивленный, потянулся к ней.
– А, – тут же сменила тему Дина, – ты еще не видел этой мазни? Я думала, здесь что-то стоящее, что-то вроде Дали или Кандинского. Столько было разговоров, мне все уши прожужжали: Стасов, Стасов, новый гений… Я и правда думала – гений. А здесь какой-то соцпримитив, или как там оно называлось…
На картине были изображены фигурки детей, над ними что-то вроде леса, а в нижнем углу угадывались очертания церкви. Тона какие-то кирпично-розовые и грязно-зеленые. На первый взгляд, малевал школьник, не подозревающий, что существует композиция и колорит. Но тут – Егор сразу почувствовал – было подлинное. У него тихонько защемило внутри. В ухо трещала Дина, а он не мог оторвать глаз от странной картины.
– Ну как? – сделав над собой усилие, услышал он. – Я же тебе говорила, мазня. Я и то лучше нарисую. Да что я, мой племянник, такой талантливый мальчик, десять лет, а уже рисует, как Гойя. Знаешь «Капричос» Гойи? Так мой племянник копирует их один к одному. А здесь? Да это даже не картина, это неизвестно что!
Егор увидел стоящего неподалеку художника Тараса Нифонтова, который, улыбаясь, кивал ему и взглядом подзывал к себе.
– Диночка, извини, дорогая, – он ласково снял с руки цепкую руку, – я должен поговорить с Тарасом.
– А, – гибко извернулась она, – понимаю. Но ты все-таки подумай о твиттере. Вот увидишь, потом будешь меня благодарить.
– Обязательно подумаю, – пообещал Егор, сделав прощальный жест кончиками пальцев.
Дина одарила его улыбкой и тут же отпорхнула к следующим «ушам».
Егор подошел к Тарасу, поцеловался с ним в обе щеки, на французский манер.
Нифонтов с благородно седеющими локонами в бородке и в спортивном черном свитере выглядел, как показалось Егору, несколько растерянным.
– Как тебе этот Стасов? – спросил Егор.
Картина, возле которой они стояли, изображала дерево, на ветвях которого сидели необычные, неузнаваемые, но откуда-то знакомые – из детства ли, из снов ли – фигурки. Тот же грубый рисунок, та же уродливая палитра, но казалось, что фигурки ведут между собой разговор, что они живы и вот-вот начнут переходить с ветки на ветку и что ты запросто, без напряжения членов, по одному лишь движению души сможешь к ним в любую секунду присоединиться. Или уже присоединился.
Тарас, прищурив красивые восточные глаза, легонько вздохнул, с трудом отрываясь от картины. Его взгляд, преисполненный мудрости и снисходительности самого известного художника России, выразил сожаление.
– Безусловно, это не лишено дарования, – певуче и негромко заговорил он.
Сзади на минуту пристроились две высоченные, ослепительно красивые девицы. Одна из них была восходящей звездой молодежного ситкома, вторая начала успешную карьеру супермодели. Обе блистали нарядами и явно не знали, где им стоять и как держаться. Егор, сам когда-то новичок, сочувственно им кивнул, но продолжал внимательно слушать Тараса.
– Чувствуется, что у художника есть что сказать, и он пытается это сказать не столько посредством рисунка и краски, сколько посредством общего замысла, – продолжал живописец, изящно жестикулируя и чуть-чуть встряхивая волосами. Обе красотки восторженно дышали ему в затылок. – Но ведь одним замыслом никого не удивишь. Здесь нет школы, нет системы, нет прилежания в конце концов. Если бы он изучал работы старых мастеров Европы, он бы понял, в чем заключается его ошибка. Возможно, он сумел бы справиться со своей небрежностью и сделать более сильные в живописном плане вещи.
– Говорят, его картины влияли на судьбы людей, – улыбаясь, как улыбаются, когда говорят о заведомой чепухе, заметил Егор.
– Все картины так или иначе влияют на судьбы людей, – вздохнул Нифонтов. – Для того и существует искусство и, в частности, живопись.
Он еще раз взглянул на картину – и снова с трудом отвел глаза.