— Позвольте! — слышу голос читателя. — А братья Андрей и Николай Старостины в футбольной журналистике? Либо Анатолий Тарасов в хоккейной? Как спортсмены, все они вошли в историю своих видов спорта, а уж читать их статьи и книги для людей, интересующихся футболом или хоккеем, разве не удовольствие?
Все верно. Но вряд ли и я ошибся. Начнем с братьев Старостиных. Действительно, будучи по профессии спортивными работниками, то есть не занимаясь изо дня в день журналистикой как таковой, они тем не менее квалификационно вряд ли в чем-либо уступают многим опытным журналистам. Но при всем том теоретиками футбола не являются. Такими, скажем, как в шахматах Михаил Ботвинник или Тигран Петросян (для которого журналистика, к слову сказать, занятие постоянное). А вот ведущий наш (и признанный Во всем мире) теоретик футбола Борис Аркадьев, к сожалению, не журналист. Хотя и обращается порою к жанру статьи, как и многие образованные специалисты.
Но, может быть, все искомые качества счастливо соединились в Анатолии Тарасове? Он и игрок в прошлом первоклассный, и тренер выдающийся, и теоретик хоккея, бесспорно, крупнейший. Однако нет, в профессиональном значении слова и Тарасов не журналист. Конечно, он может, если потребуется, написать статью — интересную, глубокую, боевую. Но наиболее популярные работы и книги Тарасова выходили в литературной записи Олега Спасского. А профессиональные журналисты, как известно, в литературных помощниках не нуждаются.
Но мы отвлеклись. А между тем, продолжая разговор о шахматной журналистике, стоило бы сказать, что при всех несомненных ее достоинствах иные из ее представителей обнаруживают тяготение к тому, что нам приходилось уже характеризовать как «взгляд и нечто». Во всяком случае, об этом невольно думалось при чтении квазифилософских рассуждений о том, что шахматы — это искусство (а шахматист, следовательно, художник), которые мы находили в иных статьях последних лет. Для доказательства этого тезиса авторы статей — иного выхода у них, собственно, и не было! — искусственно подтягивали эстетические категории — красоту, изящество, гармонию (в данном случае комбинаций и партий) к понятию художественного образа, никакого отношения к шахматным позициям, понятно, не имеющего.
Спорт — искусство, шахматы — искусство... Для чего все это обсуждается, интерпретируется, «доказывается»? К чему? Э. Соловьев в своей работе «Личность и ситуация в социально-политическом анализе Маркса» убедительно показывает, что человек ответствен, по Марксу, не только за свои убеждения, но и за само их содержание. И что, коль скоро по условиям жизни человек имел возможность для интеллектуального развития, он обязан знать то, что возможно знать, что теоретически доступно для его времени. Напоминаю об этом лишь потому, что, выделяясь в ряду других отраслей спортивной прессы своим интеллектуализмом и культурой в целом, шахматная журналистика должна быть требовательной к себе и в деталях.
В шахматной периодике, например, приходилось встречать довольно поверхностные суждения о зарубежных соперниках наших ведущих гроссмейстеров. Иные шахматные журналисты, скажем, на протяжении ряда лет главным образом посмеивались над Фишером. Не оттого ли в 1969 году он был поставлен у нас последним в сильнейшей десятке мира? Благодушно, если не сказать шапкозакидательски, оценивались в 1970 году, накануне «матча столетия», и возможности нашей команды. А ведь победа над сборной «остального мира» далась ей с невероятным трудом: минимальный перевес пришел в последние минуты. А не мог ли он быть съеден, если бы спортсменам «остального мира» создали, допустим, такие же прекрасные условия для подготовки к матчу, как шахматистам СССР?
Знатоки утверждают, что и укомплектована команда «остального мира» могла быть более удачно: ее селекционер М. Эйве, по их мнению, оказался не в меру любезным к хозяевам турнира — югославам, отдав им три места из десяти. А ведь именно они-то и проиграли матч. Наконец, судьба «матча столетия» решалась в отложенных партиях. Наши спортсмены выжали из них все, что возможно; не имевшие же тренеров соперники анализировали отложенные позиции каждый на свой риск и страх. По той же причине они несли известные потери при подготовке к новой встрече. Однако в следующем матче это может не повториться. К тому же команда «остального мира» может (с пользой для себя) существенно обновить состав. У нас же меньше кандидатур для замены.
Вспоминается, что один из участников матча, журналист по профессии, В. Корчной, предсказывал команде «остального мира» поражение со счетом 23:17. Сам он, кстати, проиграл. На кого же возлагал надежды? Справедливости ради укажем, что Корчной в этом смысле был далеко не одинок. А несколько полезней был бы и скромный тон наших шахматных журналистов и достойная оценка ими будущих соперников сборной СССР!
Но вот «матч столетия» позади, и нашим неудачным прорицателям была предоставлена возможность столь же публично проанализировать природу своих просчетов. Однако они пренебрегли ею, отмолчались. А жаль. Журналист, сам исправляющий и объясняющий свою ошибку, — разве это предосудительно? В «Известиях», к примеру, профессиональная журналистка подробнейшим образом исследует причины своей ошибки: «Теперь, когда прошло несколько лет, я понимаю, что не дописала эту статью, и ругаю себя за то, что, обвинив многих, все-таки главное упустила, не заметила, а если по совести — не хотела замечать». А вот признание известного журналиста-аграрника, признание, предшествующее обстоятельному разбору его былых заблуждений: «Я не замечал истинного положения дел в деревне, потому что был пропитан ложным пафосом, я требовал через газету жертвенности во имя высоких идей, требовал ее от других, сам-то, собственно, ничем не жертвуя». Число примеров в этом роде можно было бы без труда увеличить, но, увы, не за счет шахматной прессы последних лет. Подчеркиваю — последних лет, ибо именно в последние годы она начала вдруг проявлять несвойственное ей ранее снисхождение к «неточностям, опрометчивым выводам и пристрастным суждениям», составляющим, если помните, суть (и «особый шарм») спортивной «публицистической эссеистики».
Не будем, однако, и преувеличивать влияния этой тенденции на шахматную прессу. Тем паче что в рядах активно работающих сегодня шахматных журналистов — профессионалов самой высокой квалификации! — мы видим таких замечательных мастеров игры и серьезных теоретиков шахмат, как Ю. Авербах, Д. Бронштейн, А. Гипслис, А. Котов. А. Лилиенталь, Т. Петросян, Б. Спасский, А. Суэтин, М. Таль, С. Флор, М. Юдович... Да и М. Ботвинник с М. Таймановым, несмотря на то, что первый еще и ученый, а второй музыкант, — журналисты вполне профессиональные. Спрашивается, какой вид спорта еще может предъявить нечто подобное? Где начинающий журналист имеет перед глазами такие примеры? Либо просто возможность посоветоваться? А ведь поскольку все спортивные журналисты — самоучки, пример да совет для них значат много больше, чем для тех, кто получает систематическое специальное образование планомерно, из месяца в месяц, из года в год.
Поскольку же систематическая и планомерная подготовка спортивных журналистов — дело будущего (и, возможно, не столь уж скорого), у начинающих Работников спортивной прессы по-прежнему нет иного выхода, чем искать образцы для подражания. Сообразуясь, конечно, с собственным вкусом и наклонностями. и для подражания, разумеется, творческого. Но если в шахматной журналистике решение этих проблем облегчено широкими возможностями для выбора образцов, то в остальных спортивно-журналистских дисциплинах дело обстоит гораздо сложнее.