– Я знаю и этот диалект.
Берю выходит из себя, да это и немудрено после восемнадцати стопариков виски:
– Я из настоящей вешней Монголии, целиком вешней, моей, ик, Монголии! А теперь смени пластинку, папаша, в натуре, ты мне давишь на эндокринку!
Все хохочут. Нам подают ужин. Слуга приносит каждому по блюду с хрумкой. Все начинают жевать. Малышка Барбара оказывается великой искусницей в применении двух своих полусфер и их ближайших окрестностей. Она закладывает в свое декольте шикарные паштеты и вынуждает нас лакомиться ими на месте. Мне еще не приходилось клевать с таких литавр. Я начинаю отдавать себе отчет в том, что мне не удастся рассказать вам этот эпизод до конца, мои дорогие бедняжки-читательницы. Скажу лишь, что даже у пожарников из Шампюре кишка тонка, чтобы укротить это пламя.
Наступает праздник на улице вешнего монгола. Это не какойнибудь монгол-гордец! У Толстяка блудливая арапка22. Американка сладострастно повизгивает. Ей попался первоклассный дегазатор, пардон, дегустатор! Берю и так обожает штефку, ну а пошамать из декольте зажигательной дамочки – это апофеоз его аппетитов! Он напрочь забывает рецепты Раймона Оливера. Между прочим, такой урок по телеку произвел бы настоящий фурор! Представьте-ка себе знаменитого Раймона, дегустирующего подобным образом свои блюда со сногсшибательной Картин; вот бы это подогрело аппетит телезрителей – отцов многодетных семей, мрачных матушек-бандерш, балующих своих чад лапочек, дедушек, белых пап, черных пап, с черных земель, мам по имени Мишель, канадцев, португальцев, португальских устриц и крестных матерей, титулованных и титрованных, любителей пряностей, трезвенников, язвенников, трезвомыслящих инакомыслящих, недоброжелательных аджюданов23, доброжелательных хулиганов, благоразумных, заумных, запредельных в настоящем, присягнувших, посягнувших, веснушчатых, фининспекторов, прозекторов, проректоров и проректорш, а также многих других, да, очень многих, в том числе даже безногих!
К концу ужина все надираются в стельку, кроме вашего покорного слуги, который ограничился бутылочкой рисовой водки.
Таиландский певец затягивает знаменитую филиппинскую колыбельную дорожную «Спимоязюзяусни», папаша Хилджон дрыхнет на диване, предварительно разувшись, чтобы не стеснять рост своих клешней, профессор Ямамототвердолобо выдергивает волоски из своей бороды и умело заплетает их, Барбара дегустирует слизистую оболочку Берю, а ее друг Рульт с нездоровым интересом наблюдает за ее опытом. У меня мелькает мысль, что если бы это увидел Старикан, у него бы выросли волосы. Настоящая оргия, ребята! Во мне просыпается стыд. Я не представлял себе такую вечеринку. Неожиданно Толстяк покидает нЕбо Барбары.
Он вдруг становится серьезным. Его плешивые брови вытягиваются в строго горизонтальную линию над плотно залитыми глазами.
– Я хочу позвонить по телефону, – сухо бросает он.
Миссис Ловикайфмен указывает ему на соседнюю комнату.
– Пожалуйста, милый.
В отсутствие Толстяка, который, кажется, уже завоевал ее, она набрасывается на меня.
– Ваш друг – неотразим, – жарко выдыхает она.
Как бы там ни было, мы совершили это путешествие в страну восходящего солнца недаром – будет что вспомнить! Отсутствие Берю затягивается. Проходит четверть часа, затем – полчаса. Так как его все нет, я толкаю Барбару в свободные руки Рульта и отправляюсь на поиски.
Толстяк сидит верхом на пуфе. Его шнобель пылает, как носопырка схватившего насморк пьяного чукчи.
– Забодай тебя комар, – говорю я на французском девятнадцатого века, – кому ты звонишь? Ты ведь никого здесь не знаешь!
– Здесь, да! Я звоню Берте. Ее нет дома, я звонил Альфреду, ее там тоже нет. Альфред сказал мне, что в Париже мерзкая погода. Сейчас я звоню своему шурину в Нантер.
Тут его настойчиво перебивает телефонный звонок, и он начинает мычать в трубку:
– Алло! Нинетт? Это Бенуа-Алексавдр. Здорово! Что-что? Из Токио (и он диктует по буквам) Т. О. К. И. О. Да нет же, это не в Ардеше, это в Японии! Да, в Японии! Ты представляешь, где Мадагаскар? Так вот, это левее. Берта у тебя? Позови-ка ее!
Кратковременное затишье... Он поворачивается ко мне и изрекает:
– Она там. Сейчас погладим!
Он снова говорит в трубку:
– Это ты, Берта?
Из трубки доносятся вопли Берты. Толстяк отстраняет жужжалку от своего лопуха и скребет барабанную перепонку ногтем.
– Убавь громкость, – просит он – Даже если ты и недовольна, уже за все уплачено! Я звоню тебе только для того, чтобы сказать... А?.. Из Токио! Я говорю: из Токио! Да нет, это не в Ардене! Это в Японии. Ты знаешь, где Япония? Ну да! Что ты городишь, Толстуха!
При помощи выразительной мимики он комментирует мне высказывания Берты.
– Как попал в Японию? Я пролетел через Италию и через... В конце концов, я сел в самолет с Сан-А! Да дай же мне сказать! Я звоню тебе, чтобы сказать, что между нами все покончено, Берта! Eсли хочешь, можешь подавать на развод – домой я больше не вернусь. Здесь я встретил женщину моей мечты, моя бедная старушка! – Он плачет. – Конечно, я страдаю... Но что поделаешь, ведь иногда надо же менять постельное белье?
Из трубки доносится словесная очередь разъяренной Толстухи.
– Твоя ругань не заставит меня сменить решение, моя маленькая Берта! Такова жизнь... Ты тоже найдешь себе родственную душу... А? Кого я люблю? Одну американку, ты бы ее только видела! Рыжая, как огонь! Глазища такие, что и не скажешь, что они только для того, чтобы ими смотреть. А это бурдаражущее соображение тело богини! От ее поцелуя можно смело свихнуться! Такое бывает только в кино, которое ты... В трубке раздается щелчок. Бугай озадаченно смотрит на меня.
– Она бросила трубку, – лепечет он.
– Я на ее месте поступил бы точно также.
– Почему?
– В ней заговорило ее женское самолюбие, старина! И потом, мне кажется, что ты принимаешь поспешные решения...
Но пытаться в чем-то убедить пьяного Толстяка, это все равно, что очищать от снега Монблан чайной ложечкой.
Мы возвращаемся в салон – и..., о проклятье! – перед нами открывается картина, от которой Берю замирает, как вкопанный.
Наш приятель Рульт прекрасно проводит время в компании миссис Ловикайфмен. Он исполняет для нее «фантаситческую кавалькаду», в то время как цепкий филиппинский тенор горланит свои куплеты, а профессор продолжает выщипывать волоски, следуя примеру волосатой малышки Амелии.
– Не может быть, – бормочет Толстяк – Я знаю, что такое женская неверность, и скажу тебе – это мой крест! Меня преследуют удары судьбы.
Он возвращается к телефону и заказывает международный переговор. Получив европейскую службу, он хмуро говорит:
– Соедините меня с Дефанс 69-69.
Ночью это делается довольно быстро. Через десять минут он снова получает свою Берту.
– Алло! Берта? Не клади трубку, цыпа! Послушай, ты же поняла, что это была шутка? В Японии сегодня первое апреля! Это страна, которая опережает нас по времени. Страна восходящего солнца, как ее называют. Вот я и решил похохмить. Честное слово! Ты же меня знаешь, Берта! Ты знаешь, что я люблю одну тебя! Тот день, когда я тебя обману, еще не предусмотрен греческим календарем. Подожди, я передаю трубку моему комиссару, он хочет с тобой поговорить.
Он умоляюще смотрит на меня и протягивает мне трубку.
– Послушайте, Берта, – говорю я, – мы заключили пари с японскими полицейскими, которые пригласили нас...
Толстуха входит в раж. Я слышу, как она разоряется на другом краю света. Она говорит мне, что мы – негодяи, что никто не имеет права так шутить с чувствами честной женщины, что это не принесет нам счастья и что, как бы там ни было, когда Толстяк вернется домой, она задаст ему хорошую взбучку.
22
Вы поняли, что это каламбур? А то многие могут подумать, что арапка – это лошадь арабской породы или женщина арабской национальности. Все гораздо проще – на фене «арапка» – рука