В то время, как я звонил Старикану, тот находился в расстроенных чувствах по поводу того, что кто-то пустил красного петуха в японское посольство. Ну, что скажете, эта желтая чума – не фунт изюма!
Существует ли какая-нибудь связь между исчезновением Гектора, а затем и Пино, и убийством девушки? Думаю, что да. Мне подсказывает это интуиция. Меня озадачивает еще тот факт, что убийство произошло рядом с домом Берюрье. Это весьма подозрительно. Ведь Толстяк живет на одной из захолустных улиц. В этой истории все необычно, хотя бы и то, что убийца был на кадиллаке. Ребята, играющие в Равалльяка9, предпочитают действовать на какой-нибудь неприметной машиненке. Я уверен, что наш пассажир-убийца очень спешил. У него был билет на самолет, и он должен был любой ценой убрать эту крошку.
Я поднимаю палец, и ко мне спешит очаровательная стюардесса.
– Скажите, сколько минут длится посадка в Риме?
– Пятнадцать минут, месье.
– Спасибо.
Я вытаскиваю свою безотказную ручку, вырываю листок из блокнота и начинаю сочинять послание.
Рим! Берюрье прекращает храпеть, и я советую ему пристегнуть пояс. На горизонте сияют огни вечного города. За несколько минут мы пролетаем его и совершаем безукоризненную посадку.
– Оставайся здесь! – приказываю я Мастодонту.
Он мямлит:
– А ты выходишь?
– Только на несколько минут.
– Смотри не опоздай! Что я буду делать без тебя в Японии? Я никого там не знаю. Их столица – Осло, да?
– Так точно.
Он удовлетворенно кивает головой: – Умрешь с этой Бертой, когда она говорит, что я ни бельмеса не секу в географии!
Я прямиком направляюсь в отделение полиции аэропорта. Там работает мой друг – инспектор Канелони. К счастью, он только что заступил на дежурство. Увидев меня, он расплывается в приветливой улыбке.
– Синьор Сан-Антонио в наших краях! – радуется он.
– Всего лишь в ваших облаках, я здесь пролетом. Послушайте, старина, я занимаюсь сейчас зевсосшибательным дельцем и буду вам очень признателен, если вы срочно отправите эту телеграмму.
Он вырывает листок из своего блокнота и под мою диктовку добросовестно записывает:
«Прошу установить личность владельца кадиллака стоянка Орли номер запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера встречавшегося с азиаткой установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки убитой на улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения на борт самолета пользуясь кодом 14 тчк Спасибо Сан-Антонио.»
Старикану может показаться, что я отдаю ему приказы, но мне на это наплевать.
На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа ко мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила бы и святого, несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного.
– Комиссар Сан-Антонио? – очаровательно выдыхает она.
– Да, – вдыхаю я.
Она вручает мне увесистый конверт.
– Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию из Парижа.
Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным взглядом No 609, вызывающим разводы и лесные пожары.
– Вы летите со мной в Токио? – с надеждой спрашиваю я.
– Нет.
Она одаривает меня любезной улыбкой. Ее зубки сияют, как жемчужное ожерелье.
– Очень жаль!
Жизнь полна мимолетных встреч. Быстрый взгляд, промелькнувшая улыбка, непроизнесенные обещания и грустное «прощай»...
Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит. Если он не дерется и не ест, то он спит. Это дар, неотступная вера, священная миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так же, как и ножки Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино.
Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными визами в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен и всемогущ. При его участии все трудности снимаются с повестки дня так же легко, как купальные трусики в пляжной кабине.
Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет отрывается земли. Берю так и не отстегнул ремень вовремя пребывания в столице латинян и, конечно, ничего не замечает.
– Где мы сейчас? – вопрошает Опухоль после продолжительного сна.
– Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк.
– Ираном шаха?
– Да, шаха и падишаха.
– А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией.
– Это то же самое, дружище!
После минутного размышления Толстяк выдает свою очередную сентенцию: «Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют».
– Отлично, – угрюмо киваю я, – это в твоем репертуаре.
– Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я решил поприкалываться со звуком и одновременно врубил радио. Настроил свой приемник на Андорру, по которой крутили клЕвые довоенные песенки: «Красивые пижамы», «Она чмокнула меня в щечку» и еще что-то в этом духе. Это так здорово подходило к пьесе Ахилла.
– Наверное, Эсхила?
– Эсхила или Ахилла – это то же самое, это у него такой психдоним. По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они были в масках и вместо того, чтобы говорить, они пели. У них были пронзительные голоса, но сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь? Ничего себе заявочки! Берта была шокирована, она хотела написать протест на телевидение, это в ее духе. Она сказала, что такие слова уместны для шансонье, а для телевидения – это уж слишком. Я ей сказал: «Уймись, несчастная!» Ведь они же показывают пьесы Клода Борделя!
Еще одна посадка. Полчаса на заправку баков нашей птахи. На этот раз все пассажиры направляются в сторону буфета. Берю говорит мне, что голоден, и невзначай интересуется:
– Что это за городишко, Сан-А?
– Тегеран.
– Здесь можно хорошо пожрать?
– Не знаю, но вообще-то не обольщайся, здесь все блюда в основном состоят из лепестков роз.
Берюрье трясет башкой, и его сомбреро с бубенцами звенит, как тройка, мчащаяся в заснеженную даль.
– Знаешь, я ничего не имею против роз, если они поджарены на масле и подаются как гарнир с хорошим антрекотом, приправленным вином.
Немного погодя мой доблестный соратник смачно выражается, так как ему приходится довольствоваться аскетичным бутербродом, стоптанным, как башмаки святого кюре из Арса.
– Этот окорок вырезали у свиньи с деревянной ногой, вот дребедень! Если их шах питается точно так же, у него возникнут проблемы с тем, как делать наследников! Это будет не шах, а дистрофан!
– Вместо того, чтобы возмущаться, – говорю я, – лучше бы присмотрелся к пассажирам и попробовал узнать нашего клиента!
Берюрье пожимает плечами:
– Нашего клиента я видел всего лишь на три четверти, дружище!
– Как он был одет?
– Он был в темном плаще.
Мой взгляд возвращается к буфету и фиксирует шестерых путешественников, одетых в темные плащи. Я делюсь своим наблюдением с Толстяком.
– Это облегчает наш поиск, – замечает он
– Подожди, я рассмотрю их вблизи.
Благодаря своему наряду, мой славный коллега не вызывает подозрений. Кому может прийти в голову мысль, что этот бурлескный, гротескный, сногсшибательный тип – знаменитый агент секретной службы? Скажите, кто обладает воображением, способным представить подобную экстравагантность?
Мастодонт обходит буфет, порхая, как бабочка, улыбаясь дамам и подмигивая месье, которые с изумлением разглядывают его.
Он возвращается, не выполнив полностью свою миссию, но зато существенно ограничив поле наших сомнений.
– Послушай, Сан-А, тип, которого мы ищем – вон тот за стойкой или тот, который болтает со стюардессой, а может быть тот, который лакает чай за тем столиком; остальных можно смело отбросить.