– Это зачем тебе? – Я кивнул на костыли.
– Это реквизит, – сказал Ниязи.
– Ты что, в театре играть собираешься?
– Ах, друг мой, разве ты не знаешь, что весь мир – театр? – Ниязи рассмеялся приятным смехом уверенного в себе человека, разгадавшего все тайны мирозданья.
Меня пожирало любопытство, но я не стал допытываться. В конце концов, может быть, костыли понадобились его тяжело больной бабушке и он не хочет об этом говорить? Я отдал ему письмо, не без вдохновения сочинённое после удачной беседы с мамой, и надеялся улизнуть, но Ниязи захотел обсудить со мной детали.
Мы спустились в подземное царство, в детстве казавшееся мне таким таинственным. Как и многие люди, я люблю запах метро.
У подножья эскалатора Ниязи опёрся на костыли, принял жалкий вид и побрёл к ближайшему вагону. Я был так ошеломлён, что затормозил, не зная, идти мне за ним, или у него какие-то другие планы насчёт этого вагона. Может, решил милостыню пособирать? Мой товарищ по заговору обернулся и прошипел:
– Давай залезай, а то останешься здесь один.
Я начал поспешно продираться сквозь поток людей, рвущийся из дверей. Следуя букве закона джунглей, я не давал пощады никому, так же как никто не давал пощады бедняжке-инвалиду Ниязи, который орудовал костылями, как заправский мастер по бодзюцу[12]; его противники даже не понимали, откуда прилетел удар и как они оказались совсем не в той точке пространства, в какую планировали попасть. Только благодаря чуду мы проникли в вагон раньше, чем нас расплющило дверьми, и поезд тронулся. Словно коршун, Ниязи высматривал свободное место, пока кто-то из совестливых пассажиров не прогнулся под его укоризненно-агрессивным взглядом и не уступил ему место. Мне же осталось только нависнуть сверху, путаясь ногами в костылях, которые он демонстративно протянул поперёк прохода.
– Еду с тобой только одну остановку, – предупредил я его.
– Как хочешь, – усмехнулся Ниязи. – Но я бы задержался. Ты же любишь сочинять песни про ад и страдания. Вот тебе ад, вот тебе страдания. В метро столько источников вдохновения!
Я с чувством лёгкого ужаса посмотрел по сторонам. Действительно, люди вокруг страдали, как грешники на средневековых миниатюрах. Хотя некоторые уткнулись носом в телефоны и электронные книги, как, например, сидевшая неподалёку от нас молодая девушка в очень короткой юбке, настоящая камикадзе. Над ней стоял статный седоголовый мужчина лет шестидесяти и рассматривал её, чуть ли не облизываясь. Рядом сидела отвратительного вида старуха с таким выражением лица, что было ясно: злобная энергия распирает её изнутри, как атомную бомбу. Я стоял и гадал, когда же рванёт эта бомба и случится ли это в моём присутствии. Хотелось знать, из-за чего всё-таки разразится скандал, но мирная часть меня мечтала оказаться в этот момент как можно дальше.
Мы не проехали и двух минут, когда хамство внутри старухи достигло критической массы и она набросилась на несчастную девушку. Говорила она по-азербайджански, невнятно и не очень грамотно, но общий смысл я уловил:
– Сейчас так да стало, одеваются как шлюхи, сидят, кроме своего телефона ничего не видят, а старые люди стоят, а эти молодые наглые даже места им не уступят. И стыда никакого нет, и продолжает сидеть, старый человек стоит, а она в телефон смотрит.
– Сие есть электронная книга, – громко произнёс Ниязи, на всякий случай помахав костылями в воздухе. Старуха на мгновение опешила. Ни разу за всю свою долгую старушечью жизнь она не сталкивалась с тем, кто осмелился бы перебить её во время гневной обвинительной речи. Она решила сделать вид, что не расслышала, и продолжила брюзжание:
– И все такие стали, ни одного нормального. – Девушка игнорировала её, и старуха не выдержала. – Я тебе э говорю! – гаркнула она девушке прямо в ухо и пихнула её локтем в бок. Та покосилась на старуху, потом начала в панике рассматривать пассажиров, пытаясь понять, кто из них – тот самый немощный дедушка, который умирает от усталости, пока она здесь с комфортом сидит.
Вагон в предвкушении травли навострил уши. Подключился хор сидящих рядом женщин без лиц и возраста:
– А зачем им уступать место? Никакого уважения к старшим.
– Вот доживёт до таких лет сама, узнает, ей самой тоже никто места не уступит.
– Они всё наглее и наглее с каждым днём.
– А это их родители так воспитывают. Мне родители так одеваться не разрешали. Ещё татуировку сделала себе, бесстыдница!