Выбрать главу

— Вид у Эдгара колоссальный, — сказал я.

— Да, — сказала Диана, — он великолепен.

— Он подошел ко мне и сказал: «Ты добрый, Иво». Может быть, завтра он даст мне по роже, так же, как дал ему я, очень, очень жаль, что так получилось, потому что многого я не понимал, а сегодня он мне сказал: «Ты добрый», — и я это никогда в жизни не забуду, что бы там ни было.

Белый луч удерживал Эдгара в своем кругу, и зазвучала мелодия.

Это было вступление.

И вот он запел.

— Можно я возьму твою руку? — спросил я. — Потому что эту песню он поет нам.

Она ничего не сказала, и я держал ее руку крепко-крепко.

Другую положил на серебряный браслет.

A time to be reaping, a time to be sowing, The green Leaves of summer are calling me home. It was good to be young then in the season of plenty, When the catfish were jumping as high as the sky.

— Это песня из американского фильма «Аламо». Фильм у нас не шел, но песню я знаю.

— О чем он поет?

— Знаешь, это грустная песенка, про ожидание и встречу. Про зеленые деревья в июне, про первую любовь. И наверное, про первый поцелуй, но точно сказать не могу, потому что не знаю английский настолько хорошо.

— Почему же ты тогда решил, что это грустная песня?

— Понимаешь, там поется обо всем в прошедшем времени. Про то, что было и прошло. Похоже на вычитанное однажды в «Звайгзне» изречение Октавиана Августа. Говорят, у древних римлян был такой император. Он сказал, что ничто не вечно, кроме грусти по тому, что минуло.

— Будь всегда такой, как сейчас, — неожиданно вырвалось у нее. — Будь таким всегда.

— Это ведь невозможно, — ответил я. — Да я и не хотел бы быть таким. Если бы мне кто сказал, останься таким, каким был до того, как встретил Диану, я постепенно спятил бы с ума.

Вообще я чувствовал, что сегодня почему-то впал в жуткую сентиментальность.

A time just for planting, a time just for ploughing, A time to be courting a girl of your own. ’t was so good to be young then, to be close to the earth And to stand by your wife at the moment of ’birth.

Эдгара музыка преображала. Лицо одухотворенное, взор обращен куда-то к небу. Зеленые джинсы и белоснежная сорочка. Он пел с таким чувством, что, если бы так пел другой, это показалось бы приторным, а у него нет. Он мог петь так и оставаться великолепным. Хоть и пел он о том, что у нас еще… впереди… впереди… И я вдруг понял, что он пел не о том. Потому что… то…

Это была песня про нас.

Наше светлое лето.

Наши июньские зори, белые дни июля, алые закаты августа.

Зеленеющие деревья и море.

Наши томительные предчувствия.

Первые поцелуи.

Наша любовь.

Наши чувства.

Пора откровений.

Моя первая любовь.

Яблони в цвету…

Песни…

Золото солнца…

Это была песня про нас…

Эдгар пел, и убийственно пошло было то, что некоторые в это время поднимали рюмки, пили. Вот когда Фред был бы кстати. Его железные кулаки. Потому что отвратительно, если в такие минуты люди ведут себя как свиньи.

Отзвучали последние слова, отзвенела последняя вибрация струн, сменилась световая партитура, и началась новая песня.

Но Now the green leaves of summer are calling me birth продолжало порхать по залу.

Сегодня я в самом деле был сентиментален. Быть может, виной тому песня? Не знаю.

Небольшой перерыв.

К нашему столику подошел Эдгар. Придвинул свободный стул от соседей.

— Ты хорошо пел, — сказала Диана.

— Да? — спросил Эдгар, застенчиво моргая длинными ресницами.

— Иво сказал, что ты пел для нас.

Он с упреком посмотрел на меня.

— Что говорит о выступлении Толстый Бен? — использовал я маленькую паузу.

— Прошло отлично. Только он сделал вывод, что ему надо скинуть жирок, а то публика… Ну ты же сам понимаешь…

— Да, да, конечно. Но ударник он колоссальный.

— Этого отрицать нельзя. Потом все это поняли.

— Ему надо заняться гимнастикой.

— А я думаю, все на роду написано. Кому быть толстым, кому худым. Мы с тобой можем есть сколько влезет, а толстыми все равно не станем.

— У Иво можно все ребра пересчитать, — засмеялась Диана.

— Конечно, — сказал я, — двенадцать штук.

Эдгар ушел играть.

Публика прослушала концерт и теперь желала танцевать. Всему свое время. Я это понимал. Здесь было не так уж много друзей «Пестрых черепах», которые с удовольствием послушали бы еще песенку или две.

Приперся Харий со своей белобрысой.

Я был вынужден познакомить их с Дианой. Женни меня еще помнила.

Но что за окаянный тип этот Харий. Он поглядывал то на меня, то на Диану и в конце концов пригласил ее танцевать.