Завтра контрольная по материалу четверти, и пробел в мозгах по этой чертовой математике надо постараться за сегодняшний вечер заполнить. Хотя бы частично.
Включил магнитолу. Без музыки я не могу как следует думать.
И тут отворилась дверь, и в комнату вошел фатер. Это было нечто странное!
— Ты почему так рано сегодня, отец?
— А как по-твоему, почему?
Он посмотрел на моих блистательных драконов на шторах и отдернул одну половину. Теперь одна часть комнаты принадлежала солнцу, другая — мраку и драконам. Фатер подошел к магнитоле, но не выключил, только сделал потише. Подошел к окну и оперся о подоконник.
— Сегодня я был у твоей классной руководительницы.
— Почему? — глупо спросил я, и вдруг мне стало не по себе. Ясно почему.
— Она позвонила мне на работу и попросила прийти.
— Ах так?.. — протянул я.
— Да, так, — сказал он.
Это уж не лезло ни в какие ворота!
Я приподнялся и сел на кровати, прислонился спиной к стене, подтянул колени к подбородку и обнял их руками.
Фатер пошел к столу, на котором были разбросаны учебники. Он раскрыл дневник. Я знал, что прошлая неделя и эта в полном порядке. Позаботился даже, чтобы все четверки и пятерки были поставлены. Единственно, что меня удивило, с чего вдруг он начал интересоваться моими отметками.
Затем он взял сигарету из моей пачки «Риги», закурил и с пепельницей вернулся к окну.
Солнечные лучи падали на папино лицо слева, и я заметил морщины. Скорей всего я видел их и раньше, но как-то до моего сознания не доходило, что это означает… Незаметно он постарел. Года три назад он отрастил усы, и, может, они отвлекали взгляд…
— Что ты в тот раз там натворил?
— Где… когда?..
— Мама ни о чем не знает. И мне хотелось бы, чтобы она так и осталась в неведении. Не ради тебя, ради нее самой.
Я безмолвно кивнул.
Ну и тут я рассказал фатеру все, что было тогда. В конце концов, ничего, особенного не случилось.
— Я не намерен тебя отчитывать за то, что произошло, — сказал фатер. — Самому придется расхлебывать неприятности. Каждый может допустить оплошность, особенно в твоем возрасте. Ничего не случается только с кретинами.
— Кажется, я все же отчасти кретин, — сказал я. — По крайней мере, иногда я это чувствую.
— Пройдет, — усмехнулся фатер. — Единственно, меня беспокоит, что нет у тебя хребта. У твоего брата хребет был. За Эдиса мы всегда могли быть спокойны.
— Давай не будем говорить о брате, — сказал я. — Не надо.
— Ладно, — согласился он. — Поговорим о тебе.
— А чего еще говорить?
— Беда в том, что мама слишком занята у себя в техникуме. У меня большую часть времени пожирает академия. Возможно, тебе известно, что я как раз завершил докторскую диссертацию.
— Я знаю.
— Ты предоставлен самому себе. Когда был жив Эдис, тогда мы могли…
— Не будем говорить о брате, — повторил я свою просьбу.
— Если как следует подумать — что я о тебе знаю? То, что тебя звать Иво, что ты мой сын, что тебе почти восемнадцать лет, ты учишься в десятом классе и что мы проживаем в одной квартире. Что еще, так сказать, существенного?
— Да больше и нет ничего существенного… Я живу как все, кто учится в школе.
— Но ты, конкретно ты! У меня ты отнюдь не ассоциируешься с массой школьников, для меня ты один-единственный, отличающийся от остальных, потому что ты, именно ты — мой сын! Да, да!
— Не знаю, что сказать…
— Чем ты интересуешься за пределами школы?
Я было засмеялся.
— Жизнью.
— Да перестань ты кривляться!
— Конкретно ничем. Но понемногу всем.
— А что ты собираешься делать после школы? Пойдешь в институт? Поступишь на работу?
— Я и сам еще не знаю. Впереди еще год с гаком на размышления.
— Кажется, частично вина лежит на мне самом. Позволял Эдису быть для тебя, как… как бы вместо меня… делать то, что должен был делать я… и даже радовался, поскольку отпадала значительная часть забот, мог с головой уйти в научную работу, защитить диссертацию.
— Возможно, — сказал я. — Хоть мне и кажется, что не это существенно.
— А что же тогда?
— Сам не знаю.
— Ты с кем-нибудь дружишь в классе?
— Да. С Яко, с Алфредом, с Эдгаром.
— И они тебе хорошие друзья?