— Красивая песня, — сказал я. — Просто замечательная. Жаль только, что я слов не понимаю. Они тоже наверняка замечательные. Я решил когда-нибудь в совершенстве изучить английский, французский, немецкий, итальянский и испанский. А больше и не надо. В любом краю земли можно договориться.
Песня еще не окончилась, когда Диана сказала:
— Сходи, поставь еще раз. Попробую тебе перевести.
— С французского? — удивился я.
— А что особенного? Было когда-то у меня увлечение. Изучала языки.
Подошел к окну, подпрыгнул, встал коленками на подоконник. Радиола была у самого окна. Переставил иглу назад. Попал на песню, которую противно верещал какой-то румын. Следующая наша!
Откупорил бутылку и поспешно налил «Велдзе». Мы подняли светлые бокалы и посмотрели друг другу в глаза.
— За счастье, — сказала она и повертела бокал в длинных пальцах. В нем порхали пузырьки газа.
— За счастье, — сказал я и стал маленькими глотками пить. Совсем легкий, чуточку шипучий был этот напиток.
Смотрел, как ее губы коснулись края бокала и как двигался ее золотистый кадык.
Началась песня, и она поставила бокал. Она отпила не более трети. Свой же я осушил до конца.
— Дари цветы любимой… Красные цветы своего сердца… Которые цветут в багряных лучах солнца… И не заставляй ее мечтать о них… Дари цветы любимой… Которые цветут в луны белесом свете… И не давай ей мечтать о них…
Припев она тихонечко подпевала. Голос у нее был приятный, и, когда пела, она два раза как-то очень хорошо посмеялась.
Во снах цветы не пахнут, Во снах цветы не пахнут, Во снах цветы не пахнут, Они во сне не пахнут никогда.— Иво, пожалуйста, не смотри на меня так! — попросила она вдруг. — Я знаю, что пою плохо. А вот теперь не могу спеть даже так, как умею.
— Нет, нет, ты поешь прекрасно!
Она опять засмеялась, замахала руками.
— Замолчи, а то пропустишь всю песню.
Она вновь вслушивалась во французские слова.
— Задетые любовью сердца… Ждут любви, ждут цветов… Поспеши, ожидание калечит сердце… Осенние заморозки могут тронуть цветы… Увядшие цветы не расцветают… Сломанное сердце не полюбит… Дари цветы любимой… И не допускай, чтобы они ей снились…
И она подпевала:
Во снах цветы не пахнут, Во снах цветы не пахнут, Во снах цветы не пахнут, Они во сне не пахнут никогда.Отзвучала песня, началась другая — о голубом небе над Парижем; эту я уже слышал.
— А слова-то были не того… уж очень сентиментальные, — сказал я.
— Тебе не понравилось?
— Я же не говорю — не понравилось, говорю только, что слова показались мне довольно сентиментальными.
— Возможно, — усмехнулась она.
— Но больше всего мне понравилось, как ты подпевала пластинке.
Наши взгляды перепархивали в золотистом свете, легкие, как трели жаворонков.
В мире сладковато повеяло набухающими бутонами сирени.
В субботу уроков не было, так как мы поехали на экскурсию в Тукумс.
Фред категорически отказался от участия в поездке. Мне тоже не хотелось, но Тейхмане уговаривала, и неприлично было упираться. Я уже начал подумывать, что после того злополучного собрания она стала вести себя с нами иначе.
Увы, это было заблуждение, в чем я убедился уже в тукумском буфете, куда мы зашли перекусить. Взяли по кружке водянистого пива, но тут подоспела Тейхмане и подняла крик, что, мол, тут происходит, она этого не допустит и чтобы мы сию же минуту отсюда вышли. На нас уже поглядывали и ухмылялись другие посетители буфета, а какой-то дяденька даже заступился:
— Барышня, да они же взрослые парни!
— Вы ничего не понимаете! — отрубила Тейхмане. Я почувствовал себя по-настоящему неловко и был рад, когда вышел из буфета.
Как-то бесцельно прошлялись полдня, потом вышли к лесному озеру, довольно большому, Тукумчане построили на нем купальню и вышку для прыжков. Два старичка сидели на мостках и удили рыбу.
Мы расселись на лавочках, потому что всем вдруг захотелось есть. Зашуршали пластиковые мешочки и бумажные пакеты, защелкали пробки лимонадных бутылок. Предстояло великое обжорство. Я извлек из кармана три беляша, которые купил на вокзале в буфете, и пошел к Эдгару с Яко. Они расположились в сторонке от остальной оравы, хотя наша четверка более или менее помирилась с классом.